— Конечно, милый.

— Утром погребешь, чтобы размяться и нагулять аппетит, потом хорошенько позавтракал и лоботрясничай сколько влезет.

— Конечно, милый.

— Чего еще в жизни надо?

— Ты так прекрасно гребешь, милый.

— Тебе нравится, дорогая?

— Люблю, когда ты сидишь на веслах, Джонни! И когда шестом орудуешь тоже.

Фархшем, положив журнал рядом с собой на диван, смотрел, как Патриция орудует спицами. Созерцание вязания, всего его процесса — было одним из его любимых занятий.

— Шест не так интересен.

— Ты такой красивый, когда стоишь в лодке. Глаз невозможно отвести.

— Самое лучшее на реке — это ее покой.

— И мне нравится река.

— Ты тоже очень спокойная: я никогда не боюсь, что ты ни с того ни с сего поднимешь скандал.

— Ну что ты, милый, не бойся.

— И река такая же тихая.

— Как я?

— Да, дорогая.

— А ты такой добрый.

— Не знаю, что меня больше успокаивает — ты или река.

— Успокойся, дорогой.

— А дома мне кажется, что я три раза на дню перебираюсь через Ниагарский водопад.

— Успокойся, дорогой.

— Сейчас я спокоен.

— Вот и хорошо. Не думай о том доме. Твой не там, а здесь, где я.

Фархшем с обожанием, как теленок, смотрит на Патрицию, на розовое облако у нее на коленях.

— Ты, как всегда, права, дорогая: дом и должен быть таким, хотя здесь всего-навсего отель.

— Ну и что? Да разве на свете бывает что-нибудь лучше отеля? А тем более хорошего отеля?

— Да?!

— Да, милый, да. Здесь отдыхаешь от всех домашних забот: никаких осложнений с кухней, с прислугой, никаких налогов и платежей.

— Да, кроме…

— Ну, уплатил и все.

— И все, дорогая.

Фархшем опять потянулся к журналу, раскрыл сразу на середине и стал смотреть.

— Мне нигде не бывает так спокойно, как в гостинице.

— Да, дорогая.

— Впрочем, для мужчин это наверное не так?

Услышав легкие шаги, Патриция и Джон Фархшем повернули головы и увидели молодого человека, который нес книгу регистрации. Он положил ее на газетно-журнальный столик и подобострастно стал приближаться к приезжим постояльцам. Он остановился между Патрицией и Джоном Фархшемом и вежливо поздоровался:

— Добрый день, сэр! Добрый день, госпожа! Надеюсь, вам у нас понравилось?

— Благодарю вас, да. Но меня интересует один вопрос? — Джон с любопытством смотрел на элегантного управляющего гостиницей, который с милым подобострастием стоял перед ними.

— Слушаю вас, сэр.

— Что вы сделали с бывшей гостиницей?

— Что вы имеете в виду, сэр? — весело спросил управляющий и улыбнулся.

— Год тому назад, когда я был здесь, тут стоял обыкновенный трактир под вывеской «Свинья и дудка».

— Так было до самого последнего времени, сэр.

— Так что же произошло, уважаемый? — Джон Фархшем отодвинул журналы в сторону и приготовился слушать.

Патриция стала медленнее вертеть спицами, но головы не подняла от вязанья.

— Мой отец держал «Свинью и дудку» несколько десятков лет, получив его в наследство от своего отца, — охотно стал рассказывать молодой управляющий.

— Так вы хозяин этого всего? — заинтересованно спросила Патриция.

— Теперь нет.

— Почему?

— Но я расскажу все по порядку, если вас это интересует, сэр?

Было видно, что ему и самому хочется рассказать, что же произошло со «Свиньей и дудкой», и каким образом она превратилась в «Олимпию».

— Мои родители очень гордились своей гостиницей, рестораном и всем рассказывали, что стоит она уже не первую сотню лет и что в ней даже останавливался кардинал, имя которого стерлось из памяти, переходя из поколения в поколение, как обветшала и сама гостиница.

— Это я видел.

— Да, мы были здесь раньше.

Управляющий посмотрел на обоих поочередно и обратился опять к Фархшему:

— Уверяю вас, мои предки очень гордились своей гостиницей и кофейней.

— Мы и это заметили, — кивнул в знак согласия Джон Фархшем.

— Но как люди необразованные, — продолжал управляющий, — они погубили гостиницу, всячески стараясь улучшить ее и выбрасывая поэтому по-настоящему старинную утварь и заменяя на новую, но дешевую и грубую, без вкуса и умения. В последнее ваше посещение гостиница была при последнем издыхании.

— Мы это видели, правда, Полли?

— Да, милый.

— Мне было стыдно за нее.

Фархшем хотел что-то сказать, но только подвинулся ближе на край удобного дивана.

Патриция подняла глаза от вязанья и внимательно посмотрела на управляющего.

— Стыдиться бедности грешно, — назидательно сказала она и опустила глаза к вязанью.

— Но, мадам… — хотел возразить управляющий, но в это время Фархшем опять обратился к нему:

— Ну, сейчас-то она у вас первоклассная — это видно еще со двора.

— Но это не моя заслуга, сэр.

— А чья же? Ваших родителей?

— Что вы?!

— Рассказывайте, — поторопил его Фархшем.

— Я должен вам сказать, что я не хозяин гостиницы. — Он на мгновение замолчал, чтобы перевести дух, а гости оба посмотрели опять на него вопросительно.

— Так кто же вы теперь? — спросил Фархшем.

— Гостиница уже не ваша? — полюбопытствовала и Патриция Смат.

— Да, не моя — я только управляющий.

— Любопытно.

— Да, да.

— На мой взгляд, это куда романтичнее, чем старая басня о кардинале, который переночевал здесь или даже просто останавливался на пару часов.

Управляющий, видя, что заинтриговал своих гостей, решил быть вежливым и удалиться, а может ему очень хотелось, чтобы его попросили рассказать историю заново родившейся гостиницы и ресторана. Он вежливо поклонился в сторону Патриции Смат, потом Джона Фархшема и сделал шаг к выходу из холла.

— Не буду вам надоедать и мешать вам отдыхать своей болтовней. Не угодно ли вам еще чего-нибудь для полного вашего удобства, уважаемые господа?

Патриция свернула вязание, повернулась к управляющему всем корпусом и елейным своим голосом попросила:

— Мне хотелось бы узнать…

— Что, мадам? — управляющий согнулся в вежливом поклоне в сторону Патриции.

— Что же произошло с вашей престарелой «Свиньёй», и как она переродилась в «Олимпию»?

— К вашим услугам, мадам.

— Если вы, конечно, располагаете временем, уважаемый, — решила тоже быть вежливой Патриция.

— А это будет вам интересно? — сделал поклон в сторону Фархшема управляющий, — сэр?

— Давайте, валяйте, старина, — махнул рукой Джон Фархшем и приготовился слушать.

Управляющий подошел чуть ближе к дивану и вновь радостно улыбнулся — было видно, что рассказывать эту чудесную историю ему самому интересно, и что это для него самого еще как сон, в который он уже поверил.

— Так вот, в один прекрасный день к нам явилась наниматься в посудомойки какая-то немного странная женщина.

— В посудомойки?

— Именно — в посудомойки. Нам работницы были не нужны, но у моего бедного отца не хватило духу выставить ее за дверь, и он согласился взять ее на пробу на день-другой.

Управляющий сделал коротенькую паузу, чтобы набрать в легкие воздуху, но Патриция его поторопила:

— И что же эта женщина?

— Валяй дальше, милок! — Фархшему тоже не терпелось — он однажды тоже был бизнесменом.

— Она приступила к работе. Вымыла две тарелки, а разбила десяток. Моя старушка-мама была потрясена — она очень дорожила своей посудой.

— Так что же?

— Мама, бедняжка, и не подозревала, — продолжал управляющий уже немного с сентиментальной грустинкой в голосе, — что посуда у нее дешевая, старомодная и уродливая. Уродливая вещь от старости не станет лучше. Не так ли, господа?

— Разумеется, — ответил один Фархшем.

— Продолжайте, — поторопила Патриция Смат.

— Мама сказала, что раз посудомойка разбила посуду, то ей надо уплатить: пусть остается на месяц, а там стоимость посуды вычтут из ее жалованья.

— И она мыла посуду месяц? — Патриция Смат уже совершенно забыла о своем вязании.