— Вовсе нет. Арчер влил в газету жизненную силу, которой мне недоставало. И я признаю это.

— Ну, теперь она у тебя есть. А что касается меня, то, кажется, пришло время сойти со сцены, образно говоря. Расчистить путь для Арчера. А кроме того, идея стать маркизой кажется мне восхитительной. Начнется иная, совершенно новая для меня жизнь. И кроме того… — она слегка улыбнулась, — Редклиф молод и ужасно элегантен, а тебе известна моя слабость к красивым мужчинам.

Дэвид залпом выпил остатки своего шерри и поднялся.

— Да, известна, и именно из-за нее ты ошиблась! — Дэвид почти кричал. — Скотт Кинсолвинг был подлым ублюдком, который украл тебя у меня с помощью грязного трюка. А твой разлюбезный Арчер — всего лишь смазливое личико, за которым крылось не так уж много ума. Все, чего он хотел — это стать индейцем.

— Не смей так говорить о моем любимом!

— Твоем любимом?!Ты двадцать пять лет держала беднягу под каблуком, и все это прекрасно видели. И вот теперь, в третий раз в жизни, ты готова все на свете позабыть и припуститься за еще одним смазливым личиком. Причем на сей раз избранник вдвое моложе тебя. Ты собираешься сделать из себя круглую дуру и опозорить свою семью только потому, что ты лишаешься здравого смысла, когда дело касается мужчин.

Эмма едва могла поверить собственным ушам.

— За тридцать лет, что я тебя знаю, Дэвид, ты никогда так не разговаривал со мной.

— Знаю, и это была моя ошибка. Ты замечательная женщина, Эмма, но ты далека от совершенства, когда речь заходит о противоположном поле.

— Я возмущена и обижена, Дэвид! Ты лучше расскажи мне о своих огромных успехах у женщин! Я слышала такие истории, Дэвид…

— О да, мои восхитительные женщины! Не буду отрицать. Я мужчина, и ничто, свойственное мужчинам, мне не чуждо. Готов признать, что то, в чем меня обвинял Арчер, правда: я пытался сохранить респектабельность газеты, потому что сам хотел быть более респектабельным, а в результате превратил «Таймс-Диспетч» в занудную газету. О, на свой счет я не питаю ни малейших иллюзий, Эмма. Я совершеннейший неудачник! Не вышел из меня писатель, не вышел и редактор, да и любовник из меня тоже не вышел. Но я не собираюсь потерпеть неудачу в качестве твоего друга.

Эмма завороженно смотрела на него. Никогда прежде она не думала, что Дэвид может быть таким убедительным, таким искренним.

— Арчер был неудачником, — мягко сказала она. — Но несмотря на это я любила его больше, чем кого бы то ни было. Поверь, Дэвид, нет ничего страшного в том, чтобы быть неудачником. Я думаю, большинство людей — неудачники. И вот теперь ты говоришь мне, что и я — неудачница. Может быть, я такая и есть, не знаю. По крайне мере, неудачница, когда речь заходит о мужчинах.

— Но есть и еще одно, в чем со мной согласится твой отец, как согласилась бы и твоя бедная покойная матушка. Разве не пришло время, чтобы ты вышла замуж за кого-нибудь из наших? Два раза ты выходила замуж за гоев. И вот теперь, вместо того чтобы выходить замуж за этого англиканского охотника за богатством, не думаешь ли ты, что пришло время выйти замуж за еврея?

— Но за кого? — воскликнула Эмма.

К ее крайнему изумлению, Дэвид опустился перед ней на колени и взял за руку.

— За меня, — сказал он. — За человека, который любит тебя вот уже тридцать лет и который всегда был для тебя чем-то вроде любимой собачонки. Эмма, я отлично понимаю, что не могу похвастаться такой эффектной внешностью, какой обладает этот лорд Мандевилль, я не молод и, Господь свидетель, не красив…

— Нет, Дэвид, — прервала его Эмма. — Сегодня впервые ты выглядишь красивым.

— Что ж, и на том спасибо, хотя я знаю, что ты просто стараешься быть любезной. Но если только любовь хоть что-то значит для тебя, то я умоляю подумать о моем предложении, каким бы абсурдным, каким бы сумасшедшим оно ни было. Я люблю тебя всем сердцем, всей душой, и это все, что я могу предложить тебе. Но, Эмма, если поэты правы, моя любовь чего-нибудь, да стоит.

Она смотрела на него во все глаза. Это был один из немногих случаев в ее жизни, когда Эмма потеряла дар речи. Она вспомнила свою мать, бальный зал во Франкфурте много лет назад, крики студентов: «Juden! Juden! Juden!»

— Знаешь, Дэвид, все это так внезапно для меня, так неожиданно. Не знаю даже, что и сказать, кроме того, что я ужасно польщена.

— Тогда ответь мне. Пожалуйста. Да или нет?

«Лорд Мандевилль и Дэвид Левин… Какая невероятная альтернатива!»

— Я должна подумать, — сказала она.

Часть IV

Вода и слово

Глава первая

Однажды утром в марте 1906 года молодая Черайз Уиллер шла по пляжу в Санта-Монике и вдруг увидела перед собой в полосе прибоя темный предмет. Подойдя ближе, она вскрикнула.

Это было тело мужчины в черном костюме.

Высокий стройный человек спускался по винтовой лестнице выстроенного в испанском стиле особняке в Пасадене. Несмотря на то что было ему двадцать восемь лет, он уже имел репутацию одного из самых агрессивных бизнесменов на американском Западе.

— Пошлите в Лондон моему отцу телеграмму, — говорил он на ходу спускавшейся вместе с ним симпатичной секретарше, которой приходилось почти бежать, чтобы успевать за ним. — Текст такой: «Закончил переговоры с людьми из Далласа точка Они согласны продать нам журнал «Курьер» за два миллиона точка Честер отрабатывает с нашим банком вопросы финансирования точка Начал переговоры с газетой де Муана «Геральд» точка В прошлое воскресенье общий тираж «Клэриона» перевалил за полмиллиона точка Надеюсь, тебе понравилось в Лондоне точка Передай привет маме точка Кертис». Все понятно?

— Да, мистер Коллингвуд, — сказала Роза Маркхэм, заканчивая записывать скорописью у себя в секретарском блокноте.

— Не назначен ли у меня на утро визит к дантисту?

— В десять часов.

— Отмените.

— Мистер Коллингвуд, вы и так уже дважды откладывали этот визит. Доктор Симмонс говорит, что если в самое ближайшее время вы не вылечите все свои больные зубы, вы их потеряете.

— Ну и пускай. Сегодня у меня просто нет времени на дантистов. Мэри, доброе утро. Как поживает мой сын и наследник?

Пышнотелая няня-ирландка в белой униформе как раз поднималась навстречу им.

— У него, бедняжки, газики. Плачет и плачет, прямо спасу нет.

— И что вы делаете, когда у малышей газики? — спросил Кертис, не задерживаясь возле няни и на ходу справляясь по карманным золотым часам о времени.

— А ничего, пускай себе поплачут, покуда газики сами не выйдут и покуда нянька не будет пахнуть с ног до головы.

Кертис усмехнулся.

— Смотрите, мол, еще один из семейства Коллингвудов входит в этот мир!

— Мистер Коллингвуд, так я не буду вычеркивать дантиста. Не хочу, чтобы вы потеряли все свои зубы.

— Хорошо, хорошо, Роза, какая вы, право…

Они сейчас спустились на белый мраморный пол главного холла. Мартин, англичанин-дворецкий, стоял у входной двери, держа ее открытой. На улице, возле входа, стояла новая черно-красная машина Кертиса «грейт эрроу», «большая стрела» — автомобиль «для особенных людей», как говорилось в рекламе, что означало «для богатых».

Кертис Коллингвуд, старший сын Арчера и Арабеллы, без сомнения, принадлежал к числу богатых людей. Кроме того, к нему перешла красивая внешность Коллингвудов, или, если уж быть более точным, внешность де Мейеров; не случайно многие люди, которым случалось видеть Кертиса, по его мягким чертам и черным, зачесанным назад волосам сразу же вспоминали Эмму, его великолепную бабку. Роза Маркхэм считала, что ее босс, на которого она работала вот уже четыре года, является самым элегантным мужчиной, какого ей только доводилось видеть. Она была более, чем немножко, влюблена в него, однако если у Кертиса Коллингвуда и были с кем-нибудь связи на стороне, то никак не с кем-либо из числа пяти тысяч сотрудников «Коллингвуд корпорейшн».