При этих словах в ее миндалевидных глазах мелькнул страх.

— Что Скотт причинить Чинлинг?

Он поднял голову и заставил себя улыбнуться.

— Об этом поговорим позже. А теперь будем же счастливы!

Подняв ее на руки, Скотт перенес девушку на латунную кровать, находящуюся возле пианино, вспоминая при этом, что менее часа тому назад вот так же держал на руках и нес в дом свою жену Эмму. «Боже мой! — подумал он, — нужно все ей рассказать! Я обязан сделать это! Но она сейчас так хороша, так прекрасна. Только еще один разок… совсем один разок».

Он бережно опустил девушку на постель и принялся снимать с себя одежду. Чинлинг внимательно следила за всеми его действиями. Скотт собрался было уже снять брюки, как неожиданно из-за голубой занавески появилась Ах Той.

— Черт бы тебя побрал, женщина! — взревел Скотт. — Разве ты не видишь…

Он не договорил, увидев, что лицо китаянки искажено холодным гневом. Она от двери прошипела что-то по-китайски своей дочери.

Чинлинг стремительно соскочила с постели и прижала к себе брошенное платье.

— Что такое?! — воскликнул Скотт.

Ни та, ни другая не произнесли ни слова, а дочь стремительно скрылась за голубой занавеской.

— Итак, — сказала Ах Той, — все-таки это произошло.

— Что произошло? И почему, черт побери, ты помешала нам?

— Я только что узнала. Об это весь город говорит. Ты привез с собой новобрачную.

Скотт уселся на деревянную скамью.

— Да, это правда, — спокойным голосом сказал он. — И что же здесь такого?

Ах Той скрестила на груди руки — длинные ее ногти напоминали экзотические шипы.

— И что теперь будет с моей дочерью?

Скотт усмехнулся.

— Мне кажется, до сих пор я обращался с вами хорошо. Вы проживали здесь совершенно бесплатно, и, кроме того, я оплачивал все ваши счета. А теперь я намерен предоставить тебе и Чинлинг приличную сумму с тем, чтобы вам не пришлось думать о том, где раздобыть средства на жизнь.

— Боюсь, не так все это есть просто, капитан, — сказала Ах Той.

Из комнаты, в которую вела дверь, скрытая за голубой занавеской, послышался детский крик. Чуть улыбнувшись одними губами, Ах Той повернулась в тот самый момент, когда, откинув занавеску, в комнате появилась Чинлинг, державшая на руках младенца.

— Мы назвали ее Стар ^[11], — сказала Ах Той, — потому что звезды — они такой красивый, в них истина. Стар — прекрасный имя, вы не согласен, капитан? Ну же, Чинлинг, принеси ребенок отцу.

У Скотта было такое чувство, будто его ноги приросли к полу. Чинлинг несла ребенка, а сам Скотт и шагу не мог сделать навстречу.

— Разве она не восхитительный, Скотт? — с затаенной гордостью прошептала Чинлинг. — Ты держать твоего ребенка на руках? Ты целовать его? Ну, давай же, она не укусит тебя.

Словно во сне, Скотт медленно протянул руки. Чинлинг передала ему ребенка, завернутого в белое одеяльце. Скотт взял у нее ребенка и посмотрел на девочку, как если бы она была созданием с другой планеты. Девочка открыла глазки, посмотрела на отца и издала негромкий булькающий звук. Затем, выпростав руку, ухватилась за волосы на груди у Скотта.

— Тебе не нравиться ребенок, Скотт? — с волнением в голосе спросила Чинлинг. — Ты не гордиться, что сделался ее отец?

— Я… — Скотт набрал в грудь воздуха, со стыдом глядя в глаза своей любовницы, затем вновь перевел взгляд на девочку. — Все так неожиданно, — упавшим голосом сказал он. — Стар… Да, это великолепное имя.

— Это ее христианское имя, — сказала Ах Той. — Мы воспитаем ее как христианку. Вопрос в том, какой будет ее фамилия.

Скотт не сводил взгляда с очаровательного личика девочки, однако не пропустил ни единого слова из того, что сказала Ах Той.

— Ведь ты же христианин, капитан, — продолжала та. — Что бы ты посоветовал?

— Да уж какой там я христианин… — пробормотал Скотт.

— Это не есть ответ.

Ребенок вдруг заплакал.

— У нее сильные легкие, — сказал Скотт, отчаянно пытаясь сообразить, что бы такое беспечное сейчас сказать, но у него было чувство, что голова его наполнена свинцом.

Ах Той сказала что-то дочери по-китайски.

— Я унесу ребенок, — сказала Чинлинг, протягивая руки, — но сначала ты должен поцеловать ее.

Девочка зашлась криком, когда отец наклонился и поцеловал ребенка в лоб. Затем Скотт передал ребенка Чинлинг, которая умоляюще смотрела на него.

— Ты ведь, правда, будешь любить ее, Скотт?

— Да.

Улыбнувшись, Чинлинг вышла из комнаты, унося с собой дочь. Скотт начал надевать рубашку, когда к нему подошла Ах Той.

— Итак, капитан, — сказала она. — Я пока ничего не сообщила Чинлинг про твой жена, но когда я скажу, это разбить ей сердце. Она такая глупенькая, что любить тебя. Когда тебя не было здесь, мы часто разговаривать, и она не один раз говорить, что ты сделать правильный вещь, поступить по-христиански. Когда воротиться домой. Я пыталась открыть ей глаза. Я говорила, что вы все, круглоглазые, ненавидеть и презирать нас, хотя в наших жилах течет кровь самого Чингисхана. В Китае я была принцессой, однако по приезде сюда я никто. А что касается мой дочери, то ты, когда хотеть, делать с ней любовь, укладывался на нее свой волосатый тело, но ты никогда не жениться на ней, потому что у нее не такие круглые глаза, как у тебя. Теперь появилась Стар, невинный дитя, и у этой девочки не будет настоящий отец. Моя внучка даже не будет иметь надлежащий имя. Это совсем не есть хорошо, капитан. Но она и твоя дочь. Что ты предлагать?

Скотт справился с последней пуговицей.

— Я вовсе не хочу обидеть Чинлинг, — сказал он, — хотя, наверняка, уже обидел ее. Но я хочу, чтобы все было по справедливости. Я признаю ребенка своим, и мой казначей, мистер Фонтен, определит тебе и твоей дочери необходимую сумму. Вам будет дано столько денег, чтобы всю свою жизнь вы ни в чем не нуждались.

— Деньги… — презрительно повторила Ах Той. — Думаешь, что деньги можно загладить то унижение, который нанес моей дочери?! — Она подняла правую руку и изо всей силы вонзила длинные ногти в левую щеку Скотта. Брызнула кровь, при виде которой Ах Той сказала: — Всякий раз, когда твой круглоглазый жена будет смотреть на эти следы, пускай она думать о Чинлинг.

Кровь капала на белую рубашку Скотта. Ах Той подошла к голубой занавеске и скрылась в соседней комнате.

Глава вторая

— Боюсь, у моего мужа, судя по всему, ужасный вкус во всем, что касается обстановки, — сказала Эмма, прогуливаясь с Зитой по гостиной. Она указала на столы и стулья в китайском стиле, на китайские вазы и бело-розовые стулья для пикников.

— Не могу согласиться, — ответила Зита. — Я нахожу все эти китайские вещи очаровательными.

— Правда? Наверное, нужно просто понимать прелести китайского стиля. Я же пока не понимаю, может, в этом как раз все и дело. Но дело еще и в том, что особняк обставлен едва ли на одну треть. Вы наверняка были наверху и знаете, что иные комнаты совершенно пустые, вообще без мебели — китайской или какой бы то ни было другой. А Кан До говорит, что здесь никаких мебельных магазинов нет. Они привозят все из Китая или из Нью-Йорка, даже одежду.

— При таком положении дел успех задуманного Торгового центра можно считать гарантированным, разве не так? — сказала Зита, усаживаясь на легкий бамбуковый стул. — А что касается ваших нарядов, то я сошью их вам или переделаю старые, как вот, например, я переделала то платье, в котором вы сейчас.

— Весьма мило с вашей стороны, Зита, и, вне всякого сомнения, вы превосходно управляетесь с иглой…

— Ну, так ведь мне сам Бог, что называется, велел, — перебила ее Зита. — Я ведь была лучшей портнихой Санкт-Петербурга, пока не… скажем, пока не «узаконила» свои отношения с графом Давыдовым.

Эмма была весьма удивлена.

— Так вы были… Потрясающе! Почему вы ничего мне не рассказывали?

Зита улыбнулась.

— Когда я жила в России, у меня годы ушли на то, чтобы отрешиться от прежней жизни, потому я и считала, что, оказавшись в Америке, вовсе незачем выставлять напоказ свое более чем скромное происхождение. До тех пор пока я называю себя «графиней», люди полагают, что таковой я и родилась на свет Божий. Хотя в действительности я родилась и выросла в семье портного.