— Она разочароваться, босс. Это есть ее первая ночь в новом доме.

— Ничего, переживет. Скажешь ей, что я начал предвыборную кампанию за право быть избранным первым губернатором Калифорнии. Ч-черт побери, целый склад! — Открыв дверь, он повернулся к казначею: — Это война, Одноглазый.

В предоставленной ей спальне, отделенной коридором и холлом от спальни Скотта и Эммы, на большой, под балдахином, постели лежала Зита, прижимая к глазам кружевной платочек. В комнату вошел Феликс. Мягко прикрыв за собой дверь, он подошел к ней.

— Ты плакала…

Зита кивнула.

— Извини… Я думала о своей дочери. Теперь никогда уже не увижу ни ее, ни внучек…

— Да, дорогая, я так тебя понимаю… Мою жену ведь тоже убили, так что нечего извиняться. Скажи мне лучше, какое у тебя впечатление от Сан-Франциско.

— Да я, собственно, толком еще и не знаю. Но этот дом, конечно, очень приятный. Очень любезно со стороны Скотта предоставить нам крышу над головой. Он и вправду милый человек, но мне кажется, что Эмма никак не может забыть Арчера.

Феликс нахмурился и взял Зиту за руку.

— Тогда, возможно, этот брак обречен на неудачу.

— Ох, Феликс, ты говоришь ужасные вещи…

— Скотт не еврей. Конечно, выбора у нас не было, и жить со Скоттом лучше, чем жить без мужа вообще, но… — Феликс тяжело вздохнул и закончил: — Но я предпочел бы, чтобы она вышла за Дэвида Левина.

— Пока мы были на корабле, ты как будто не имел никаких возражений?

— Тогда у меня просто не было выбора. Я хотел сделать так, чтобы ребенок Эммы был законнорожденным. А теперь меня неотступно преследует мысль, что сказала бы Эммочкина мама. Может быть, я поступил грешно — по отношению к своей дочери и к своему народу, — согласившись на этот брак…

Секунду Зита вглядывалась в его лицо.

— Похоже, затеяв весь этот разговор, ты пытаешься сказать мне, что именно по этой самой причине — что я не еврейка — ты и не хочешь жениться на мне.

Слезы навернулись на глаза Феликса, и он прижал руку Зиты к губам.

— Ты уже столько выстрадала, — прошептал он. — Я содрогаюсь от одной мысли о том, что могу причинить тебе боль. Но я не могу идти наперекор своей религии. Как бы я ни любил тебя, все равно не могу! Сначала Эмма, а потом я сам… Этим я оскорблю память моей бедной покойной жены, особенно если принять в расчет обстоятельства ее гибели во Франкфурте.

Зита вымученно улыбнулась.

— Я понимаю, дорогой. Ты только не переживай. Мы станем парой, о которой будут больше всего сплетничать в Сан-Франциско. И это будет куда более волнующе, чем просто жениться…

— Я всегда буду заботиться о тебе, Зита, тебе ни о чем не придется беспокоиться. И если затея с Торговым центром увенчается успехом, мы построим себе отличный дом. Поверь, любовь моя, все именно так и будет!

— Я верю тебе, Феликс. Ты очень дорог мне, и ты это знаешь. В моих мыслях ты — мой муж, а это все, что имеет для меня значение.

Феликс наклонился и поцеловал Зиту.

— Жена моя, — прошептал он. — Ты моя драгоценная супруга. Только смерть сможет разлучить нас с тобой.

Глава третья

Официантки в кафе «Бонанза» были обнажены до пояса. Завсегдатаи заведения — а приходили сюда исключительно одни только мужчины — не отличались скромностью или повышенным интересом к женским одеждам, и потому униформа официанток была им очень по вкусу.

— Эй, Бесси! — гаркнул порядком набравшийся золотоискатель. Он четыре месяца провел в Плейсервилле и только что возвратился в Сан-Франциско с намерением за один вечер просадить все накопленные средства. — А ну-ка притащи мне еще их величество ««Королеву Шарлотту»! Четыре раза! Гулять, так гулять, черт побери!

Публика в большом помещении салуна, которое освещалось специально привезенными из Богемии хрустальными светильниками, разразилась в ответ на это криками и радостными восклицаниями. «Королевой Шарлоттой» назывался один из самых популярных в Сан-Франциско напитков — крепчайшее пойло, смесь кларета с малиновым сиропом. Выкрикнувший заказ золотоискатель, а им был не кто иной, как Барни Тейлор, уже принял добрую кварту этой адской смеси. Бородатый, с огромным животом, Барни восседал за отдельным столиком, который был сплошь заставлен тарелками с устрицами, створки которых Барни раскрывал прямо руками. Компанию ему на сей раз составляла мексиканская потаскушка по имени Гваделупа. Она сидела напротив золотоискателя и потягивала шампанское, время от времени поигрывая обнаженными грудями. За то, что она согласилась составить ему компанию, Гваделупа должна была получить от Барни унцию золота, однако, если он захочет позднее подняться с мексиканкой в одну из «комнат любви», которые специально устроила в этом заведении Чикаго, здешняя мадам, придется бедолаге за это удовольствие раскошелиться еще на пятьсот долларов. Порок в Сан-Франциско был не дешев.

Бесси, официантка, ловко протиснулась сквозь толпу к замысловато украшенному деревянной резьбой бару, возле стойки которого толпилось немало клиентов.

— Еще четыре «Королевы Шарлотты», — крикнула она, стараясь перекрыть гул голосов. В «Бонанзе» был жаркий вечерок. Воздух был насыщен дымом сигар и сигарет и имел отвратительный запах, впрочем, язык завсегдатаев и прочих посетителей был и того отвратительнее. Эмма была права, когда сочла этот город весьма некультурным: искусство в «Бонанзе» было представлено тремя обрамленными в золото рам огромными картинами, на которых были изображены развалившиеся в шезлонгах развратные голые бабы; картины эти представляли собой плоды работы мюнхенского художника-порнографа по имени Фридрих Эрнст Шултов. Что же касается развлечений, то помимо секса, выпивки и игры в карты они ничем не отличались от того ассортимента, который предлагал «Грязный» Том Макалир в салуне «Козел и компас», что на Барбери-коуст (этому Макалиру дать десять центов — он на глазах у публики будет жрать дерьмо).

— Ну, как делишки? — поинтересовалась Чикаго, подойдя к одному из столиков. Во рту у нее была вонючая сигара — «стогу», названная в честь возниц фургонов из Конестоги, которые предпочитали курить эту дрянь. — Как идет игра?

— Какая игра? — спросил Мак, крупье, который только что завершил свою вахту за игральным столом в казино, которое помещалось за баром.

— Я спрашиваю тебя, задница, про игру Слейда, — фыркнула мадам весом не меньше четырехсот фунтов, на голове которой красовался светлый в кудряшках парик. Она, как обычно, уселась на специально сооруженный для нее стул восьми футов высотой: это сиденье, похожее одновременно и на трон, и на насест, позволяло мадам обозревать с высоты все, что происходило в заведении.

— Капитан Кинсолвинг огреб что-то около двух тыщ, — ответил Мак, поднимая голову и глядя на огромную бабищу в красном сатиновом платье, вырез которого был украшен страусовыми перьями, слегка прикрывавшими голые плечи дамы и невообразимых размеров грудь. Сколько бы раз ни доводилось Маку разглядывать Чикаго вблизи, он всегда испытывал благоговейный страх перед ее исполинскими габаритами. Миниатюрные ножки мадам, обутые в черные кожаные ботинки с застежками, покоились на подножке; торчавшие из ботинок носки были серебристо-зелеными в горизонтальную полоску.

Она с высоты трона оглядела Мака и выдавила кривую усмешку.

— А кто ведет игру?

— Слейд, кто же еще!

— Кинсолвинг трезвый или пьяный?

— Пьет много, но выглядит как огурчик.

— Дерьмо! Ну-ка, подойди сюда на минутку…

Мак покорно встал со своего места, подошел и взобрался на некое подобие лестничной ступени, устроенной для большего удобства мадам. Когда он оказался вровень с Чикаго, она прошептала ему на ухо:

— А кто из официанток подает на стол Слейда?

— Большие Титьки.

— Скажи, чтобы вдвое больше обычного подливала в те порции, что приносит Кинсолвингу.

— Так она и сама давно уже догадалась, Чикаго.

— Хм… А Слейд надел «держатель»?