— Полагаю, для женщины вашей красоты и жажды жизни жизнь не закончится до самой смерти. И, возможно, даже после нее.

— О, мне совсем не интересно стать привидением. Привидения вытворяют такие ужасные глупости, вроде того, что стучат по столам на спиритических сеансах, мебель еще, бывает, двигают. Нет уж, когда я умру, то умру. Никаких фокусов, благодарю покорно. Пройти через этот сумасшедший мир — уже более чем достаточно. Но как бы то ни было, а пока я еще жива. И еще мне пришла в голову мысль, что было бы замечательно бросить вам вызов — отреставрировать что-нибудь прекрасное, например Торнфилдское аббатство. То есть, если бы сумасшедшей судьбе было угодно сделать меня вдруг маркизой Торнфилд.

И она опять улыбнулась. «Боже ты мой, — подумал он, — как лихо эта женщина расставила все точки над i».

— Должен напомнить вам, что титул наследует мой старший брат.

— Да, я знаю. Но я расспросила сэра Персиваля — за вашей спиной, разумеется, — и тот рассказал мне, что у вашего брата чахотка и что ему осталось жить не больше года. Более того, кроме лошадей и собак, он не интересовался ничем в жизни.

— Верно.

— Так что, когда ваш отец умрет — а ему уже восемьдесят, — велика вероятность того, что именно вам достанется один из старейших в Англии титулов, а также четырнадцать тысяч акров йоркширских болот, под которыми обычно кроются богатые залежи угля; кроме того, вы получите один из огромнейших особняков в Англии, который, правда, разрушается, и что-то около миллиона фунтов стерлингов игральных долгов. Подобное будущее имеет много pro и совсем мало contra ^[38].

— Вы очень верно обрисовали ситуацию.

— Моя ситуация тоже имеет pro и contra, — сказала она, разрезая спаржу. — Я сумела сохранить брак своей дочери весьма неприятным способом, о чем, возможно, когда-нибудь придется пожалеть, но… — она пожала плечами, — так хотела Стар, а я очень люблю свою дочь. Сегодня утром мой сын сказал, что собирается жениться на дочери человека, которого я ненавижу больше всего на свете. Подобное известие явилось для меня ударом, и я сказала ему, что мне нужно обо всем этом хорошенько подумать, вот почему я столь откровенна с вами, дорогой Редклиф. Скажите, а ваша спаржа нежная?

— Да, очень. — «Нежнее во всяком случае, чем твое сердце, старушка», — подумал он, а вслух продолжил: — Хорошо, а если бы какой-нибудь очаровательный молодой англичанин попросил некую богатую, но страшно одинокую американскую вдову стать его женой, то сын и наследник этой вдовы пришел бы в ярость и стал бы причиной всевозможных неприятностей. Но если бы эта вдова согласилась на брак сына и дочери ненавистнейшего ей человека, то принцип «qui pro quo» ^[39], восторжествует, и обе стороны, возможно, достигнут мирного урегулирования. Понимаете, что я имею в виду?

— Да, думаю, что улавливаю суть.

— Конечно, этот брак будет в лучшем случае договором, сделкой, если хотите, и, возможно, без любви с английской стороны.

— А как насчет американской стороны? — Она печально взглянула на него. — Американка устала просыпаться одна. — Эмма вздохнула. — Ужасно, наверное, слышать от меня такое?

Редклиф положил нож и вилку и взял салфетку.

— Конечно нет, — сказал он. — Это вполне естественно. Я тоже не люблю просыпаться один.

— Дорогой Редклиф, — улыбнулась Эмма, — я подозреваю, что вы редко просыпаетесь один.

— Кгм… — Он вытер губы салфеткой. — Ладно, раз уж вы так быстро и точно расставили все по своим местам, не вижу причин скрывать свои нежные чувства. Дрожайшая Эмма, как только на прошлой неделе я впервые увидел вас, я почувствовал жгучее волнение в груди, которое разожгло целый костер моих самых нежных чувств…

— Вы дважды употребили слово «нежный».

Он положил салфетку на стол.

— Черт побери, Эмма, я плохой оратор. Я люблю вас. Вы будете моей женой?

Почти целую минуту она мечтательно смотрела на него, затем взяла вилку, нож и снова принялась за спаржу.

— Мне нужно подумать об этом.

Он чуть было не шарахнул кулаком по столу.

— Эмма, может быть, эти слухи верны? — требовательно спросил у нее три дня спустя Дэвид Левин, сидя напротив Эммы в ее библиотеке.

Вот уже почти три десятка лет его сердце взволнованно билось от красоты Эммы, и сегодняшний вечер не был исключением. В мягком свете газового светильника она выглядела неправдоподобно прекрасной. На ней было платье из мягкого бежевого шелка, отделанное тонкой кружевной тесьмой, на груди знаменитые жемчуга, несколько колец красиво подчеркивали линии рук. От такой элегантной утонченности у Дэвида дух перехватило. В то время когда молодые женщины использовали висмут и соединения свинца, чтобы отбеливать кожу, обесцвечивать волосы на голове, использовали индийскую тушь, чтобы подводить глаза, когда женщины специально расширяли себе зрачки с помощью сульфата атропина и наклеивали вдобавок искусственные ресницы — иначе говоря, во время торжества безвкусных подделок, призванных сделать женщин более привлекательными, Эмма вполне могла довольствоваться тем, что дала ей природа (разве что используя самую капельку румян).

— Какие слухи? — спросила она, наливая в стакан своему бывшему учителю и бывшему редактору его любимое шерри.

— Весь город болтает о том, что ты собираешься выйти замуж за лорда Мандевилля.

— Неужели? И почему так говорят?

— Потому что вот уже целую неделю он проводит вечера в твоем доме. И остается далеко заполночь. — Последнее прозвучало угрожающе.

Эмма рассмеялась, затем протянула ему стакан шерри.

— Держу пари, что и Алисия Бомон, и Сидни Тол-ливер умирают от желания написать про дикие оргии, которые творятся в особняке на Ноб-Хилл, но не могут, поскольку Арчер и Арабелла собираются пожениться.

— Ты можешь относиться к этому несерьезно, но Арчер очень расстроен. Сегодня утром он пришел ко мне. И хотя я дал себе слово никогда с ним не разговаривать после того, как он обошелся со мной, он был в таком жалком состоянии, что я все-таки выслушал его. Он умолял меня как твоего старинного друга попытаться вразумить тебя.

— Мы с ним заключили сделку, — с жаром сказала Эмма. — Я сказала, что соглашаюсь на его женитьбу на Арабелле, а этого мне очень не хотелось делать, если он согласится на то, что я выйду замуж за лорда Редклифа. А теперь он что же, идет на попятную? Ну ничего, мы еще посмотрим! — И она направилась к звонку.

— Погоди! Что ты намерена сделать?

— Вызвать сюда Арчера.

— Пожалуйста, Эмма, оставь его хотя бы на минуту. Позволь, я буду говорить с тобой как… как человек, который на протяжении многих лет считал себя почти членом этой семьи.

Эмма убрала руку с ленты звонка.

— Ты действительно член этой семьи, Дэвид, и ты отлично это знаешь. — Она улыбнулась. — Если бы Скотт не высадил тебя тогда на Ямайке, ты, возможно, был бы моим мужем.

— Я это слишком хорошо знаю. В любом случае лорд Мандевилль вдвое тебя моложе.

— Послушай, Дэвид, я же не дурочка.

— Ему явно нужны только твои деньги…

— И это не секрет.

— Ну, это просто… это просто нечестно! Ты же настоящий социальный институт этого города. Ты сделала городу прекрасный подарок, выстроив больницу, и я знаю, что люди надеются на твою щедрость, надеются, что после больницы, возможно, придет черед и музея, например…

— Может быть, я и музей со временем захочу построить. Но вот не слишком ли эти самые люди пытаются упреждать события? Я еще не умерла, отнюдь! Социальный институт? Ты заставляешь меня чувствовать себя чем-то вроде детского дома или памятника героям Гражданской войны.

— Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Люди в этом городе любят тебя. Ты ведь тут практически с самого начала, ты часть истории Сан-Франциско, если хочешь. И вот ты покидаешь его и едешь в Англию…

— Дэвид, но ведь теперь есть железная дорога. Есть и морские корабли. Калифорния больше не край света. И кроме того, я… — она нервно повертела кольцо с бриллиантом в виде розы, — я чувствую, что моя жизнь здесь уже заканчивается, грядет новый этап. Будущее семьи — Арчер, и, если судить по нему, у семьи будет очень сильное будущее. Хотя я знаю, что ты не согласен со мной.