Святоша пускай отправляется в рай, А ты греховодника не избегай. Унылого праведника, лицемера Не слушай — скажи ему сразу: «Прощай». Ханжа, уходи! Человеку земному Небесными карами не угрожай. Мы пьем! Это богоугодное дело. К чему назиданья? За что нагоняй? Рокочут барбаты, наполнены чаши. Душа — откровенна, вино — через край! Вино — вдохновенье! Вино — дружелюбье, Не грех, не отрава. Еще наливай! Бери пиалу, доверяйся Хафизу, Своими желаньями повелевай! 95 Праведный муж возвещает: «Вино — это яд!» И прямиком из мечети — сюда, в харабат. После такого любому из нас и подавно Не возбраняется пить хоть неделю подряд. Можно теперь поклоняться кувшину и чаше! Храм — кабачок, возлиянье — священный обряд. Всем хорошо, и никто уходить не желает, — Мудрый такому уделу воистину рад. Лик, милосердная, твой перед нами раскрылся — На небесах предрассветные звезды горят. Окаменевшее сердце расплавится сразу — Брось из-под шали единственный огненный взгляд! Сердце мое, одинокая смелая птица! Мир — это клетка. Неволя — закон и уклад. Сердце, Хафиз, продырявлено стрелами вздохов! Старые раны по-прежнему ноют, болят… 96 Опять святоша речи говорит, Но пустота в его речах царит. Не стал болтун ни умным, ни правдивым Закрыто сердце, только рот открыт. Поддельными жемчужинами щедро Наш говорун любого одарит. Одни слова я слышу. Дел — не вижу. Святой плутует, праведник хитрит. А мой закон — любовь. Не пустословье, А страсть. Она вселенную творит. Любовь! Ее не спрятать, не разрушить, Она — и факел, и скала, и щит. Любовь! Ты — утоление желаний, И счастье, и забвение обид. Ты — новое рождение Хафиза! Твоим огнем душа его горит! 97 Любимая, отныне решено: Наполним чаши! Есть еще вино. Седобородый, молодым желаю Быть молодыми. Это не грешно. Любовь не подчиняется рассудку, Любовью бескорыстье внушено. Ищите счастье! Отложите четки, Поститься — бесполезно и смешно. Все, чем богаты, отдавайте другу — Вот заповедь, открытая давно. Душа свободна — избежишь дороги, Ведущей в преисподнюю, на дно. Звените, струны! Рассыпайся, бубен! Поэту мало радости дано. Мы осушили чаши, виночерпий! Желанье пить — да сбудется оно! Любимая моя, целуй Хафиза — Ему с тобой блаженство суждено! 98 Святоши, знающие шариат, Впустую наставления твердят. Бродяге-ринду в кабачке за чашей Не пригодится ни один догмат. Мученье — слушать проповедь аскета. Его лохмотья — шутовской наряд. Где милая — глаза, ресницы, брови? Они без слов о счастье говорят. Где светлое лицо? Где нежный голос, Прикосновенье, шепот, аромат? Где ямочки на розовых ланитах, Те, что меня поймали и томят? Где слово, открывающее двери? Где факелы? Где заповедный клад? Где та, что унесла покой Хафиза — Ее улыбка, и рука, и взгляд? 99 Мохтасеб, свидетель ты: я, как в прежние года, Друг вина и красоты — целиком и навсегда. Нераскаянно грешу, и грехов не искупить. Не влюбляться и не пить — вот воистину беда. В расцветающем саду человеку не до книг, Если рядом и цветник, и журчащая вода. Не пошевельну рукой ради роскоши земной. Не жалею, что со мной — неудача и нужда. Мне уж, видно, никогда не пообещает рок Жизни легкой, без тревог и постылого труда. Но не сгину, не согнусь я под бременем забот. Слышу: милая зовет, лунолика, молода. Проповедники! Смешон к воздержанию призыв. Я блаженствую, вкусив от запретного плода. Я тоскую, слезы лью, умираю, но люблю! Я удачу не ловлю, ибо мне она чужда. Виночерпий, не зевай, чашу мне передавай! С нею дружба — это рай, и немыслима вражда. Пей, Хафиз! Люби, Хафиз! Пусть обидится аскет. Для беспутного запрет — ненадежная узда! 100 |
