Друзья, посетите виновницу горьких томлений,
Чьи губы как мед и что вся — словно запах весенний.
Скажите, что я и дышать без нее не могу, —
Друзья, перед вами навеки останусь в долгу.
Зайдите к Бусейне с приветом моим на устах,
Пусть дождь животворный пошлет ей великий Аллах,
Расскажете после, — я так нетерпеньем томим,
Взволнована будет ли этим приветом моим?
О, если любви нашей прежней волшебная связь
Еще существует, не кончилась, не прервалась
И чувство ее не остыло, судьбе не сдалось, —
Из глаз ее хлынут потоки безудержных слез.
Но если коварными, если шальными ветрами
В душе у любимой задуто священное пламя
И если сердечный союз наш врагами расколот, —
В очах ее темных суровый увидите холод.
Ужели взаимности нашей оборвана нить?
Не может Бусейна предать, обмануть, изменить.
Избавь и спаси нас от всякой разлуки, о боже,
И в мире земном, и в небесных обителях тоже.
Хочу, чтобы рядом с Бусейной меня схоронили, —
Какое блаженство лежать по соседству в могиле!
Любовью измученным, смерть, ты даруешь покой,
Так что же ты медлишь, зачем не приходишь за мной?
О трудная страсть, о потерь и напастей начало, —
Подобного мне ты, наверно, еще не встречала?
Жестокая скорбь в этом сердце царит истомленном,
Любовь не прогонишь отчаянным криком и стоном.
Все женщины тусклы, лишь образ единственный светел, —
Кто видит луну, тот бесчисленных звезд не заметил.
С Бусейной сравниться красавицам прочим невмочь, —
Есть много ночей, но одна лишь Священная ночь.
О бедное сердце, всем пламенем вечной любви,
Всей болью своею любимую благослови.
Но если к Бусейне никто не зайдет из друзей, —
Что делать я буду с любовью и мукой моей?
Рыдает, подругу свою потеряв, голубок,
Я тоже стерпеть бы покорно разлуку не смог.
И как же не плакать от скорби суровой и едкой,
Когда и голубка так жалобно плачет на ветке?
Твердят: «Околдован», — не зная, что это судьба,
Что здесь ни при чем колдовство, ни при чем ворожба.
Но, солнцем клянусь, мы сердца разделенные свяжем,
Пустыней клянусь, с фантастическим чудным миражем,
Звездою клянусь, что на небе мерцает впотьмах,
И свежестью листьев на спутанных, темных ветвях, —
Клянусь, что Бусейне я верен останусь одной,
Чей взор, как вино, — от него я навеки хмельной.
Мне вспомнилась ночь под покровом развесистой ивы,
И были глаза лучезарны, темны и красивы.
И я тосковал, и слеза, упадая из глаз,
Как жаркий огонь, как смола раскаленная, жглась.
Я эту же ночь непременно еще повторю,
И вновь, как тогда, мы багровую встретим зарю.
Звучала, как музыка, наших речей красота,
Сладчайшими были Бусейны любимой уста.
Господь даровал мне ту ночь и сиянье рассвета,
Во веки веков я ему благодарен за это.
Всю жизнь, о Бусейна, тебе подарить разреши,
И бренное тело мое, и бессмертье души.
Когда б за мгновенье той ночи святой и блаженной
Безбрежную вечность мне вдруг предложили в замену,
Я выбрал бы краткость былых незабвенных минут, —
А после пускай одинокую жизнь оборвут.
О, губы Бусейны, — в них есть чудотворная сила,
Она бы и мертвых дыханьем своим воскресила.
Когда бы другую воспел я в твореньях своих —
Мой голос мгновенно заглох бы, сорвался, затих.
Разорванной цепи мы с ней разлученные звенья,
И это надолго, быть может, до дня Воскресенья…
