Эда Шэннона в городе не было и, по сообщению его секретаря, встретиться с ним до начала следующей недели не представлялось возможным. Сегодня вторник — так долго ждать он не мог, впрочем, так ли уж важно увидеться со своим бывшим наставником? Надо быть по-детски наивным, чтобы ожидать от Шэннона разговора начистоту, тем более, что исподволь вкрадывалось подозрение о причастности Эда к смерти Амброзетти.

Не будь он так измотан, смог бы проследить существующую связь между Лу Ватерманом, Эдом Шэнноном и Рэем Фонтаной. Его раздумья прервала секретарь, сообщив, что отец ждет его.

Он боялся этой встречи, отец говорил с ним по телефону кратко и конкретно, а это не предвещало ничего хорошего — видимо, Фридлэндер-старший, не желая обсуждать такой серьезный вопрос по телефону, пригласил Майкла в контору. Чувствуя себя приговоренным к наказанию плетьми, Майкл проследовал по коридору, соединявшему приемную с кабинетом: сколько раз он ходил по этой ковровой дорожке в детстве, мимо этих висящих на стене портретов и пейзажей!

Когда Майкл вошел, Пол Фридлэндер разговаривал по телефону.

— До пятницы вклады изъять невозможно, — звучал его раздраженный голос. — Послушайте, мне наплевать, удобно это или неудобно вашему клиенту. Я не имею возможности выехать на побережье. Перезвоните, если что-нибудь изменится.

Майкл оглядел кабинет, он помнил его не таким — что же изменилось? Конечно, цветовой, дизайн интерьера: тогда он решался в бежевом ключе, теперь преобладали выдержанные пастельно-серые тона. Из окна открывался вид на соседние, одетые в стекло, небоскребы, над которыми светился маленький клочок голубого неба.

— Как дела, Майкл? — спросил Пол Фридлэндер, положив трубку телефона. Отец выглядел усталым и опустошенным, причина, очевидно, скрывалась не только в смерти младшего сына, скорее всего, ему с трудом давалось усилие скрыть боль от окружающих.

— У меня все хорошо.

— Ты не балуешь нас телефонными звонками.

— Звоню тогда, когда есть что сказать.

Отец кивнул головой и зашелестел бумагами на столе.

— Итак, все решено. Квартира Алана продается в конце этой недели.

Майкл уже давно со страхом ожидал этого, хотя отлично знал, что рано или поздно ему придется съезжать.

— Новый владелец квартиры намеревается начать ремонт в следующий понедельник, к тому времени тебе там уже делать нечего.

Итак, есть четыре дня, чтобы найти новую крышу или вернуться в Нью-Гемпшир.

— Ты за этим меня пригласил?

— Нет. Вчера позвонил человек, назвавшийся Максом Фарреллом.

Майкл почувствовал головокружение, сел прямо, изо всех сил стараясь ничем не выдавать эмоций. В последние дни ему и думать не хотелось об угрозе Фаррелла, он полагал, что Амброзетти найдет выход из любой ситуации, но теперь Ник там, откуда возврата нет, и выход придется искать самому.

— Мистер Фаррелл представился служащим сыскного агентства Фонтаны, — отец говорил медленно, взвешивая каждое слово, будто перед ним один из его клиентов. — Он сказал, что тебе потребовались его услуги и в ходе расследования всплыли кое-какие компрометирующие Алана факты. Правда?

Майкл кивнул головой, не в силах произнести ни слова.

— Кроме того, он намекнул, что они могут быть опубликованы в печати, если ты не прекратишь попыток возобновить дело брата. Полагаю, о том же он предупреждал и тебя.

Майкл опять ограничился кивком.

— Почему ты сразу не поставил меня в известность об этом, а бросился очертя голову в расследование, совершенно не подумав, какой вред твоя самодеятельность может причинить мне, твоей матери, всей семье? Пожалуй, я переоценил тебя.

— Очень жаль, — Майклу не хотелось втягиваться в спор, из которого вряд ли что могло получиться.

Пол Фридлэндер встал, прошелся по кабинету и снова сел в кресло. Майкл знал, что это смена угла атаки.

— А теперь, Майкл, — произнес отец таким тоном, каким разговаривал с ним в его университетские годы, стараясь добиться прилежания в учебе. — Я всегда учил тебя говорить правду. Это так?

— Да.

— Но, кроме того, я говорил, что всегда следует соотноситься с реалиями, а не витать в облаках. Есть вещи, которые сильнее нас, и об этом нельзя забывать. Ты должен, прежде чем броситься в бой, быть уверенным в победе — нужно проявлять разум и бороться только за то, что имеет первостепенную важность.

— Разве смерть моего брата и твоего сына не имеет первостепенной важности? — уточнил Майкл и тут же пожалел об этом. Получалось, что он упрекает отца в безразличии к смерти сына: уж кто-кто, а Майкл знал, как отец переживает смерть Алана. Он ожидал бури — Пол Фридлэндер иногда впадал в такую ярость, что его оппоненты как в суде, так и вне его, считали за лучшее ретироваться.

Но случилось нечто необычное: лицо Фридлэндера-старшего приняло страдальческое выражение, плечи поникли, а глаза забегали. Майклу показалось, что с его отцом произошло невероятное превращение, перед ним был совершенно другой человек: парализованный страшным горем, не желавший ни с кем делиться, даже с собственным сыном.

— Ты не знаешь… — сказал он еле слышным голосом. — Не представляешь, что со мной делаешь.

Но вдруг совершенно неизвестный Майклу отец уступил место тому, которого он знал с детства.

— Это зашло уже достаточно далеко, Майкл. Я хочу, чтобы ты прекратил свои расследования — ничего хорошего из этого не получится.

— А если я скажу, что решил идти до конца?

Пол Фридлэндер смотрел на сына в недоумении, стараясь уяснить себе причину такого упрямства.

— Майкл, ты не сделаешь этого. Подумай о — себе, не говоря уже о семье!

— Значит, бороться за правду можно до тех пор, пока нет риска для жизни. Этому ты учишь, отец?

Майкл не хотел лишний раз выводить отца из себя, но не смог сдержаться и впал в свою извечную страсть к противоречию. Они спорят вот уже много лет, даже находясь за тысячи миль друг от друга. Предмет спора меняется, но суть их антагонизма остается все той же.

— Конечно, ты волен распоряжаться своей жизнью, но никто не давал тебе права вторгаться в жизнь других, — сказал Пол Фридлэндер и тихо добавил: — Кроме того, мне не хотелось бы потерять своего последнего сына.

Когда Майкл вышел из конторы отца, он чувствовал себя совершенно разбитым — все их споры о смысле жизни всегда давались ему нелегко. Раньше казалось, что мир податлив и уступчив, стоит ему захотеть, и он пойдет ему навстречу, но реальность оказалась суровее, чем представлялось. В глубине души он понимал правоту отца и бессмысленность поисков абсолютной истины, бывая в такие моменты противным самому себе: нашелся, черт побери, еще один правдоискатель! Нет, решил Майкл, домой! Без всяких прощаний.

Возвратившись в Бранденберг, он тут же принялся укладывать вещи в два чемодана и дорожную сумку с надписью «Пан Ам».

Ему показалось, что чемоданы стали тяжелее, чем были тогда, когда он прибыл в Нью-Йорк, но ничего лишнего он домой не вез.

Ожидая подъема лифта, Майкл услышал за спиной скрип отворяемой двери и, обернувшись, увидел любопытное лицо миссис Москоун, с которой был едва знаком, считая ее полусумасшедшей затворницей. Она подсовывала ему под дверь журналы с названием «Святая истина», которые, как она считала, были необходимы ему для спасения души. Майкл пролистал один из них — какая бы ни возникла глобальная проблема, ее решение связывалось со вторым пришествием Христа, и — ни слова, что же делать до тех пор, пока оно не наступит. Майкл видел, что миссис Москоун уже давным-давно утратила надежду найти понимание окружающих и находила изощренное удовлетворение в добровольной самоизоляции.

Когда миссис Москоун увидела чемоданы, она нахмурилась:

— Вы уезжаете?

Он кивнул головой.

Миссис Москоун лишь приоткрыла дверь, и в образовавшейся щели были видны только ее глаз, нос и часть морщинистого рта. Поманив Майкла рукой, что-то зашептала, словно опасаясь, что кто-нибудь ее подслушает. Но в коридоре никого не было.