— Именно так. Господин дарит ей свою любовь.

— Но ведь он может в любой момент просто заткнуть ей рот и бросить к своим ногам?

— Конечно. Порой он так и поступает — чтобы напомнить ей о том, что она всего лишь рабыня.

— Значит, какими бы свободами ни пользовалась рабыня, она всецело принадлежит хозяину?

— Да. Рабыня есть рабыня.

— Я люблю тебя, господин, — прошептала она. Я прислушивался к потрескиванию огня, к шорохам ночного леса.

— Как земная женщина, ты, наверное, еще не привыкла воспринимать себя предметом собственности?

— Да, господин, — улыбнулась блондинка.

— Надо привыкать.

— Да, господин. — В глазах ее блеснули слезы.

— Ты — красивая вещь, которой владеют. Тебя можно покупать и продавать.

— Да, господин.

— И никто, — продолжал я, — не станет обращать внимания на твои желания, мысли и чувства.

— Да, господин.

— Это и означает — быть предметом собственности.

— Понимаю, мой господин. Но почему-то мне кажется, что я не совсем вещь.

— Когда тебя закуют в цепи, — сказал я, — и продадут человеку, от одного вида которого ты придешь в ужас, тебе не будет так казаться.

— Наверное, господин.

— И все-таки почему ты это сказала?

— Потому что я не чувствую себя вещью, — призналась блондинка. — Никогда еще я не была такой свободной, такой живой, такой настоящей, как теперь, когда я рабыня. Только здесь, в этом мире, став ничтожнейшей из рабынь, я поняла, что такое свобода. Я и не знала, что бывает такое счастье, такой восторг…

— По-моему, тебя стоит высечь.

— Пожалуйста, не надо, господин! Смилуйся над своей девочкой!

Я пожал плечами. Поразмыслив, я решил, что не стану бить ее — по крайней мере сейчас.

— Понимаешь, господин, — горячо, взволнованно заговорила она, — я — вещь, я — предмет собственности, я — товар, я — существо, с которым никто не считается; но в душе моей бушует буря, и слово «вещь» никак не согласуется с этим. Когда я была свободной женщиной, я действительно чувствовала себя вещью, неодушевленным предметом, которым можно манипулировать, у которого нет ни чувств, ни страстей. И только теперь, в оковах рабства, я познала истинную свободу!

— Сдаюсь, — улыбнулся я. — Слово «вещь» в самом деле не подходит.

— В каком-то смысле я — вещь, а в каком-то — нет, — уточнила блондинка.

— Верно, — согласился я. — В том, что касается самого сокровенного, ты не вещь.

— Да, господин.

Она стояла передо мной на коленях, привязанная за шею к невольничьему колышку; алый лоскут опоясывал ее бедра, на груди красовались дешевые деревянные бусы — красно-черные и желто-голубые.

— Ты — не вещь, — продолжал я. — Ты — животное.

— Да, — с улыбкой сказала она. — Я — животное.

— Пора связывать тебя на ночь, мое хорошенькое животное.

— Животное просит тебя не связывать его прямо сейчас, господин!

— Ладно. — Я опустился на локоть.

Она по-прежнему стояла передо мной на коленях.

— Ты говорил, что рабыни редко хотят убежать от хозяев.

— Да, это так. Странно, правда?

— Мне это не кажется странным.

— Вот как?

— Я не собираюсь убегать от тебя.

— Я все равно свяжу тебя на ночь.

— Разумеется, господин.

Блондинка помолчала, затем робко произнесла:

— Господин…

— Да?

— У животных есть потребности…

— Какие потребности?

— Разные…

— Сексуальные?

— Да…

Она низко склонила голову. Губы ее дрожали.

— Посмотри на меня, рабыня, — приказал я. Девушка подняла взгляд. В глазах ее стояли слезы.

— Ты признаешь, что у тебя есть сексуальные потребности? — спросил я. Она всхлипнула:

— Да, господин.

— Ты признаешь это только разумом?

— Нет, господин. Мое признание гораздо глубже…

— Значит, ты действительно испытываешь сексуальные желания?

— Да.

— И хочешь удовлетворять их?

— Да.

— Скажи вслух: «Я испытываю сексуальные желания».

— Я — земная женщина! — вспыхнула она. — Пожалуйста, не принуждай меня произносить такое вслух!

— Говори! — приказал я.

— Я испытываю сексуальные желания.

— А теперь скажи: «Я хочу удовлетворять их».

— Я хочу удовлетворять их.

— И никогда больше не стану этого отрицать.

— Я никогда больше не стану этого отрицать.

— Я всегда буду делать все, чтобы удовлетворить самые глубинные, самые искренние сексуальные желания.

— Я всегда буду делать все, чтобы удовлетворить самые глубинные, самые искренние сексуальные желания, — проговорила она и посмотрела мне в глаза. — Даже если это рабские желания?

— Даже если это рабские желания, — подтвердил я.

— Даже если это рабские желания, — убежденно произнесла девушка.

— Скажи: «Я — рабыня. Я — твоя рабыня, господин».

— Я — рабыня. Я — твоя рабыня, господин, — повторила она, глядя мне в глаза. — Господин, я так счастлива! Я так невероятно счастлива!

Я кивнул, чувствуя, как со скрипом отворяются двери темницы.

Дикарка низко склонила голову.

— Я страдаю… Я молю господина прикоснуться ко мне.

— Смотри на меня, — приказал я. — И говори громче.

Она подняла голову.

— Я страдаю! — произнесла она чуть ли не с вызовом. — Я молю господина прикоснуться ко мне.

Я улыбнулся, а она залилась краской. Рабыня впервые вслух попросила господина о прикосновении.

Маленькая голая узница на холодных каменных ступеньках темницы отчаянно колотила кулачками в железную дверь. И вдруг… дверь поддалась. Малышка всхлипнула и задрожала всем телом. Неужто это чья-то чудовищная шутка? Она сильней толкнула дверь. Узкая, прямая полоска света едва не ослепила ее. Она зажмурилась и налегла всем телом; железо лязгнуло по камню — и дверь распахнулась. Рабыня замерла, ослепленная солнечным сиянием. Она не осмеливалась шевельнуться — вдруг появится госпожа Дженис Прентис, нещадно изобьет ее и снова заточит в темницу? Но разве госпожа не знает, что хорошенькая перепуганная обнаженная рабыня — это она сама?

Белокурая дикарка, привязанная к рабскому колышку, c улыбкой смотрела на меня.

— Я готова доставить тебе удовольствие, господин, любым способом, какой ты выберешь.

Я лежал на земле, опираясь на локоть, и молча наблюдал за ней.

— Прикажи мне, — попросила она.

— Не собираюсь.

— Господин?

— Если ты хочешь доставить мне удовольствие, можешь это сделать. Я тебе разрешаю.

— Но я — земная женщина. Разве ты не прикажешь мне?

— Нет.

— Неужели ты думаешь, что я, земная женщина, могу ублажать мужчину по своей собственной воле? Я усмехнулся:

— В это действительно трудно поверить… Ты хочешь доставить мне удовольствие?

— Да, господин.

— Можешь начинать.

— Но ведь я — рабыня!

Блондинка легко и грациозно поднялась на ноги. Привязанный к невольничьему колышку ремень достигал в длину семи футов.

— У меня есть сексуальные желания, — смело заявила она. — И я хочу доставить удовольствие господину. Я пожал плечами.

— Сегодня ночью, господин, ты привязал меня не к дереву, а к колышку. И привязь гораздо длинней, чем обычно.

— Ты очень наблюдательна и умна, — похвалил я. — От этого владеть тобой еще приятней.

— Ты ведь знаешь, господин, что я хочу сделать?

— Конечно.

Она внезапно закрыла лицо руками:

— Я не могу! Я не смею! Прикажи мне, прикажи!

— Нет.

Я не хотел ее торопить.

Блондинка открыла лицо, утерла слезы и попросила:

— Привяжи меня на ночь, господин.

— Хорошо.

— Нет, нет! — испугалась она. — Не надо!

— Хорошо.

Она выпрямилась и улыбнулась; глаза еще блестели от слез.

— То, что я сейчас сделаю, — торжественно произнесла она, — я сделаю по своей собственной воле. У меня есть сексуальные желания, и я открою их моему господину в надежде, что он смилостивится надо мной и удовлетворит их. Я надеюсь, что понравлюсь моему господину и он не отвергнет меня.