Когда разговор принял такой неприятный оборот, приказчик Фу, — а был он человек крайне трусливый, — поспешил одеться и незаметно улизнуть домой.

Слуга собрал посуду. Пока он относил ее в дальние покои, Цзинцзи растянулся на кане и крепко заснул. На том день и кончился.

А на следующий день рано утром приказчик Фу направился прямо в дальние покои, к Юэнян, которой со слезами на глазах поведал обо всем, что произошло накануне. Он намеревался уйти из лавки и передать хозяйке счета, но Юэнян стала уговаривать.

– Ступай и торгуй себе спокойно! — говорила она. — А на этого негодяя не обращай внимания. Это же дерьмо вонючее! Его надо дальше обходить. Когда на их дом беда свалилась, он к нам попросился. На время, мол, укрыться. У него, видите ли, какие-то драгоценности — золото да серебро захватили. Ну привезла с собой падчерица корзины и сундуки. Так это ж ее приданое! Отец его в Восточной столице укрылся, а нас от страху трястись заставил, ночи не спать. Ему самому-то лет семнадцать тогда было — еще молоко на губах не обсохло. Сказал бы спасибо тестю-то, что его все эти годы держал, к торговле, ко всякому делу приобщил. Выходит, крылья окрепли у птенца — решил за добро злом отплатить? Глупый малый! Как обидел! Вот бессовестный! Небо ему судья! А ты не беспокойся! Как торговал, так и торгуй. А на него не обращай внимания. Он еще опомнится — самому стыдно будет.

Так Юэнян успокоила приказчика, но не о том пойдет речь.

И надо ж было тому случиться! Как-то в закладной лавке толпился народ. Выкупали вещи. Тут с Сяогэ на руках вошла кормилица Жуи. Она принесла приказчику Фу чайник чаю и поставила его на стол. Сяогэ плакал. Тогда Чэнь Цзинцзи, полушутя-полувсерьез, при всем народе и говорит:

– Сыночек ты мой милый! Ну, не плачь, успокойся! — Цзинцзи обернулся к собравшимся и продолжал. — А сынок-то весь в меня! Стоило отцу слово сказать, и успокоился.

Покупатели так и остолбенели.

– Зятюшка! — заметила Жуи. — А поумнее ничего не придумали? Уж и младенца зацепили. Погодите, я вот матушке скажу.

Цзинцзи подбежал к кормилице и дал ей пинка.

– Ишь ты, неряха проклятая! — грубо заигрывая, ругался он. — Скажи только, попробуй. Дам под задницу, запоешь!

Жуи унесла Сяогэ в дальние покои и со слезами рассказала Юэнян, какие вещи о младенце говорит при всем народе Цзинцзи.

Не услышь такого Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут как причесывалась она у зеркальца, так и застыла на месте, будучи не в силах слова вымолвить. Долго она так сидела, потом вдруг покачнулась и, потеряв сознание, упала на пол.

Только поглядите:

 Был нанесен удар яшме с Цзинских гор [1]. Как жаль законную супругу Симэнь Цина! Подобно нежному цветку, она увяла, в зеркальце смотрясь. Старания весну продлить, увы, пропали понапрасну. Поблек ланит румянец. Пион напомнила молочный, упавший на красные перила. Безмолвны розоватые уста. Сравнится с Гуаньинь из Южноморья, кто в полном отрешении вся в медитацию погружена. В садике уютном накануне весенний ветер бушевал. Гнал по земле он порывом сорванный цвет абрикоса.

Испуганная Сяоюй стала скликать домашних. Юэнян подняли и посадили на кан. Сунь Сюээ забралась на кан и принялась отхаживать хозяйку. Долго она отпаивала ее имбирным настоем, пока Юэнян не пришла, наконец, в себя. Но гнев спирал ей дыхание, перехватывал горло. Она только всхлипывала, но не могла говорить.

Жуи рассказала Мэн Юйлоу и Сунь Сюээ, какие шутки насчет младенца позволял себе Цзинцзи.

– Я хотела его по-хорошему усовестить, — продолжала кормилица, — но он наскочил на меня и надавал пинков. Я тоже чуть в обморок не упала.

Когда Юэнян очнулась и все разошлись, Сунь Сюээ осталась присмотреть за хозяйкой.

– Не принимайте близко к сердцу! — успокаивала ее Сюээ. — А то хуже бы не было. Этого негодяя зло берет, оттого что Чуньмэй продали, а с потаскухой Пань встретиться не дают. Вот он и несет всякий вздор. Но коли вы начали, надо до конца доводить. Падчерица, раз она за ним замужем, — что поле проданное. Мы ей ничем особенно помочь не в силах. Кто лягушек разводит, тому бояться водянки не пристало. Но вот зачем этого негодника в доме держать? Надо будет завтра же заманить его сюда да палками наказать как следует, а потом из дома выгнать. Пусть к себе убирается. А там надо бы мамашу Ван позвать. Пусть она и потаскуху заберет, собачье дерьмо. Смутьянкой пришла, смутьянкой и уйдет. Просватает ее, в доме чище воздух будет. Ее тоже зря держать нечего. Тогда все заботы с плеч.

– А ты, пожалуй, права! — поддержала ее Юэнян.

На том и порешили.

На другой же день после обеда Юэнян собрала человек восемь служанок и жен слуг, дала кому палку, кому валек и велела до поры не показываться, а Лайаню наказала позвать Чэнь Цзинцзи. Пока слуга отвлекал его разговорами, внутренние ворота заперли.

Юэнян приказала зятю опуститься перед ней на колени.

– Будешь каяться? — допрашивала она.

Однако Цзинцзи не только не встал на колени, но держался непринужденно, как ни в чем не бывало, даже голову приподнял.

Тому свидетельством романс:

И тут Юэнян, а вместе с нею Сюээ, жена Лайсина, жена Лайчжао — Шпилька, Чжунцю, Сяоюй, Сючунь и остальные повалили Цзинцзи и принялись избивать палками и вальками. К ним подошла и Симэнь Старшая, жена Цзинцзи, но не встала на защиту мужа. Тогда Цзинцзи, не зная, как избавиться от женщин, снял штаны и предстал пред ними нагим. Ошеломленные женщины побросали палки и разбежались кто куда.