– Ступай пригласи господина во внутренние покои, – распорядилась хозяйка.

Симэнь миновал большую залу и, пройдя через внутренние ворота, очутился на женской половине. В небольшом помещении была поднята светлая дверная занавесь. В центре висел портрет досточтимого предка рода Ван Цзинчун, перед которым на двух столах были расставлены в изобилии жертвенные фрукты и вино. Ван Цзинчун восседал в покрытом тигровой шкурой ярко-красном кресле. Под ногами у него был разостлан дорогой узорный ковер, свисали красные пологи.

Немного погодя явилась госпожа Линь в карминовой накидке, богато расшитой вплоть до рукавов. Ее прическу щедро украшали жемчуг и бирюза. Напудренная и напомаженная, она обменялась с гостем приветствиями и пригласила присаживаться. Когда подали чай, хозяйка наказала слуге привязать коня сзади и задать сена. После чаю она предложила Симэню снять верхнее платье и пройти во внутренние покои.

– Сынок у меня позавчера выехал в столицу поздравлять дядю жены главнокомандующего Лу Хуана, – объясняла госпожа Линь. – Вернется, наверно, только после Праздника фонарей.

Тут Симэнь крикнул Дайаня. Слуга помог ему снять верхнее платье, под которым были одеты белая шелковая куртка и расшитый летающими рыбами халат. Обут он был в черные сапоги на белой подошве. Симэнь блистал в роскошном одеянии.

В покоях госпожи Линь стоял стол, звериные пасти четырех бронзовых жаровен исторгали пламя и тепло горящего угля. В обращенные на красную сторону окна светило солнце, и яркий свет заливал комнату. Немного погодя горничная подала вино и закуски. Стол ломился от обилия яств. Рядами стояли чарки и блюда. Золотом искрилось и пенилось вино. Чай заваривали с подснежниками. Госпожа Линь вырядилась в парчовую юбку и узорную накидку. С улыбкой, сверкавшей белизною зубов, она взяла нежной, как нефрит, рукою кубок и поднесла его гостю. Ее глаза горели желанием. За игрою на пальцах и в кости, то и дело прерываемой шутками и смехом, росло их подогреваемое весною желание и распалялась страсть. А ведь с вином все лукавее становится взор, все труднее сдержать сердечный пыл.

Солнце тем временем стало клониться к закату. Спускались сумерки. В серебряных подсвечниках загорелись высокие свечи.

Дайаня с Циньтуном в боковой пристройке угощала вином, закусками и сладостями тетушка Вэнь.

Жена Вана Третьего, жившая там же, в женской половине, в домике за калиткой имела в услужении своих горничных и мамку-кормилицу. Даже на досуге она не навещала хозяйку, а последняя к тому же заперла калитку, так что ни один слуга не решился бы побеспокоить пировавших. Они же, удалившись в спальню, отдернули полог и зашторили окна. Горничная поправила в серебряном подсвечнике свечу, и красавица-хозяйка заперла за нею дверь. Любовник разделся и лег, она после омовения ног последовала за ним. Изголовье было расшито волшебными цветами, на алом одеяле бушевали волны.

Симэнь, надобно сказать, еще дома наточил копье и подготовил меч, решив во что бы то ни стало выйти из поединка победителем. Для этой цели он заранее принял с вином снадобье иноземного монаха, приспособил две подпруги и захватил с собою узелок со снастями. Едва они очутились под одеялом, как Симэнь задрал ей ноги, вставил свой веник в срамную щель и, напрягая все силы, начал атаку. Ожесточенные наскоки сопровождались таким шумом и скрипом, что казалось, будто трещит высоченный бамбук на илистом болоте.

– Мой милый, дорогой! – повторяла госпожа Линь, и ласковые обращения лились из уст ее нескончаемым потоком.

Да,

Есть изрядной длины поэтическое описание этого сражения:

 Пред ширмою парчовой опьяненная душа была готова к поединку. Под пологом узорным воитель, сосуд души телесной, знамя боевое развернул. Вихрем выскочил на поле ратное силач-крепыш хмельной. Сей демон сладострастья был увенчан шлемом красным и повязкою парчовой. Латы, сверкающие черным лаком, укрывали его стан, обтянутый халатом буро-красным, с поясом тугим из рыбьей шкуры. Он выступал в бесшовных сапогах. Дрался копьем с черными кистями, держал плеть грозную всегда наготове, кожею обтянутый кистень и стрелу без оперенья. Оседланный им конь рыже-огненной масти в заросшей впадине на привязи стоял. Вот показалось громадное знамя полководца. Оно сулило тучи грозовые и обильный дождь. Знамя души телесной скрывало силуэт красавицы-цветка, лисицы. Ее прическу украшали пара фениксов с распущенными хвостами и нити жемчуга. В кофте белой газовой была она и в бирюзовой юбке, подпоясанной изящным пояском. Из-под нее виднелись шелк белых панталон, блестящие чулочки и туфелек острые носки, похожие на фениксовы клювы. Ее высоко поднятая секира не видна и описанью краткому никак не поддается. Украдкою чаровница роняет слезы, тревогою исполнен взор, к тюлевому пологу склонилась головой, как-то осунулась, поблекла. Под ней перина мягкая и нежная, как яшма. Красавица игрою буйной порхающего феникса с подругой занята, укрытая покровом. Вот в схватке раздались удары в барабан, раскатистые, как гром весною. А вот пахнуло густым ароматом мускуса и орхидей. Тут стан поднялся, и на покрывале забушевали красные волны, там полетели стрелы, и полог натянулся на серебряных крючках. А волны алые только умножили решимость. Полог натянулся на серебряных крючках, и их стремленья разошлись. Она тотчас же с успехом отбила две дюжины атак. В цель угодить метателю копья с трудом лишь удавалось. Ее защитою надежной был шелковый покров, расшитый парой уток-неразлучниц. Он булавою с кистенем привык играть и наносить удары точные в мишень. Три тысячи раз был он готов метнуть разгоряченное копье, но щит могучий, увы, едва лишь допустил всего с полсотни ударов. Он – мастер был сражаться в латах. Она же силы выматывала ловко и высасывала соки до конца. Конь боевой, ретивый немало потоптал цветов. Сколько пало их, воинов обессиленных, в чаще лесной у крутого обрыва! Устрашающий, крепкого телосложенья, он рыскал всюду и хватал. Красавица, нежнее персика и абрикоса, она чарами всякого к себе манила. Его раззадорь, развяжет бой затяжной и горячий. Польсти ей, иволгою запоет и ласточкой защебечет. Долгий поединок выдержав, она, испариной орошена, все шпильки растеряет. Выстояв упорное единоборство, он тяжело дыша, все ложе перевернет. Глядь! Близ уезда Тайная развилка оружие уж грудами лежит. Брови напряглись, глаза опухли. Смотри! А на поле брани уже брошены поверженные копья. Тела растерзаны, разверзлась плоть. Да, облако печали поднялось в небеса, лежало разбитое наголову войско. Сколько сластолюбиц он покорял, да не сумел он одолеть красавицу эту.

В тот раз Симэнь воскурил две ароматных свечи – на солнечном сплетении и сокровенных вратах госпожи Линь. Он сказал ей о пире, который будет устроен у него в честь Праздника фонарей и на который он пришлет приглашения ей и супруге Вана Третьего. Теперь покорная ему душой и телом, госпожа Линь с удовольствием приняла приглашения. Симэнь встал довольный и никак не мог с нею расстаться.

Они пировали до второй ночной стражи. Коня ему вывели через задние ворота, и он отправился домой другим путем.

Да,

Тому свидетельством стихи:

Когда Симэнь добрался до дому, ему доложил Пинъань:

– Был посыльный от его сиятельства Сюэ. Приглашает вас, батюшка, на завтра в загородное императорское поместье любоваться весною. Потом от дяди Юня пять приглашений вручили. Матушек на пир просят. Приглашения я во внутренние покои передал.