Тут даже рассмеялась и госпожа У Старшая.

Вошел Симэнь со счетами и стал было советоваться с хозяйкой.

– Чего меня спрашивать?! – возразила Юэнян. – Чья очередь, той и передай. Кому охота с ними возиться.

Симэнь вручил Цзиньлянь тридцать лянов серебра и тридцать связок медяков, но не о том пойдет наш рассказ.

Немного погодя прибыл сват Цяо. Симэнь проводил его в залу и показал свидетельство, выданное областным правителем Ху. В нем было сказано: «Глава ритуальной службы Цяо Хун внес в пользу охраны границ Отечества, как положено, тридцать даней отобранного риса[7]».

Обрадованный Цяо торопливо склонился в низком поклоне.

– Не знаю, как мне и благодарить вас, сватушка, как я вам обязан за все ваши хлопоты! – говорил он. – А за свидетельством я завтра Цяо Туна пришлю. Он доставит его в целости и сохранности. Теперь, если вы удостоите меня приглашения на прием, сватушка, и мне, в чиновничьем-то обличии, не зазорно будет принять участие.

– Прошу третьего ко мне, сватушка, да пораньше, – подхватил Симэнь.

После чаю Симэнь велел Циньтуну накрыть стол в кабинете в западном флигеле.

– Прошу вас, сватушка, в кабинет, – пригласил гостя хозяин. – Там потеплее.

Они проследовали в кабинет, где в жаровнях горел уголь. Гость и хозяин заняли места друг против друга. Симэнь стал рассказывать, как цензор Сун с чиновниками обоих инспекторских управлений принимали накануне в его доме военного губернатора Хоу.

– Его сиятельство Хоу остались очень довольны, – продолжал Симэнь. – Завтра отбывают, и нам как сослуживцам надлежит устроить загородные проводы.

Когда был накрыт стол, явился Ин Боцзюэ с собранными подношениями. Они лежали в коробке, которую он велел внести Ин Бао. Вручая ее хозяину, Боцзюэ сказал:

– Прими, брат, поздравления и эти наши знаки внимания.

Симэнь развернул лист. В нем первым значился настоятель У, за ним следовали Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, Сунь Молчун, Чан Шицзе, Бай Лайцян, Ли Чжи, Хуан Четвертый и Ду Третий.

– Еще будут шурин У Второй, свояк Шэнь, доктор Жэнь, брат Хуа Старший, а также трое приказчиков и Вэнь Куйсюань – словом, человек двадцать с гаком наберется, – заметил Симэнь. – Так что приглашаю вас четвертого.

Он распорядился, чтобы слуги убрали подношения, а Циньтуну велел седлать коня.

– Скачи за шурином У Старшим, пусть сватушки Цяо компанию составит, – А учитель Вэнь у себя?

– Учитель Вэнь с утра у друга в гостях, – ответил Лайань.

Немного погодя прибыли шурин У Старший, Чэнь Цзинцзи и другие. Налили в чарки вино. На столе было расставлено множество горячих блюд и закусок: свиные ножки, бараньи головы – вареное, пареное и жареное, куры, рыба, гуси и утки.

За вином Симэнь рассказал шурину о радости, переживаемой сватом Цяо:

– Нынче свидетельство на чин главы ритуальной службы получил, – говорил Симэнь. – Надо будет как-нибудь подарки купить да свиток написать. Мы его от имени управы поздравим.

– Не извольте беспокоиться, прошу вас, – отозвался Цяо Хун. – Посмеет ли ваш покорный слуга причинять хлопоты столь почтенным солидным господам!

Из уездной управы прислали две с половиной сотни календарей. Симэнь передал с посыльным визитную карточку и, наградив его, отпустил.

– Не довелось мне пока видеть новый календарь, – заметил Боцзюэ.

Симэнь достал полсотни штук и разделил их между шурином, Ин Боцзюэ и сюцаем Вэнем.

Боцзюэ обнаружил, что наступающий год открывает новый период правления под девизом Двойной Гармонии и будет високосным, с добавочным месяцем[8].

Но не будем говорить, как тогда с застольными играми пировали они до самого вечера.

Первым откланялся Цяо. Симэнь просидел с шурином У Старшим до первой ночной стражи. Слуге был дан наказ готовить к утру коня.

– Господина Хэ пригласи, – распорядился Симэнь. – Пусть ко мне завтра приезжает. Провожать его сиятельство Хоу вместе поедем. А четверо солдат, Лайань и Чуньхун пусть матушку сопровождают, когда она в паланкине отправиться к госпоже Ся.

Симэнь направился к Цзиньлянь.

Она, дождавшись Симэня, сняла головные украшения и распустила черные, как туча, волосы. Ее не украшали ни пудра, ни румяна. Помятое платье было небрежно брошено на постель. В спальне было темно и царила полная тишина. Симэнь окликнул Чуньмэй. Горничная не отозвалась. Цзиньлянь спала. Он стал звать ее, но ответа и не последовало.

– Что с тобой, моя говорунья, а? – спрашивал он, подойдя к ее кровати.

Цзиньлянь не проронила ни звука. Симэнь приподнял ее.

– Отчего ты не в духе? – допытывался он.

Цзиньлянь долго ломалась, потом лицо ее вытянулось и по благоухающим нежным щекам покатились слезы. Тут и с каменным бы сердцем не устоять. И растроганный Симэнь начал ее расспрашивать, затем обнял за шею.

– Ну брось плакать, успокойся, говорунья ты моя, – уговаривал он. – И чего только вы с ней делите?

– А кто с ней делит?! – после длительного молчания заговорила Цзиньлянь. – Это она ни с того ни с сего придирается. Меня перед всеми поносит. И мужа-то я удерживаю, и за мужем-то я гоняюсь, и тебя-то захватила. Только она, мол, порядочная, одна она подлинная супруга. Так зачем же тебя опять ко мне занесло?! Ступай, сиди около нее, а то как бы я тебя не задержала. Не успеет, говорит, домой заявиться, и сразу к ней. Это ко мне, стало быть. Ее послушать, так все эти ночи ты у меня ночевал. Врет и глазом не моргнет. И шубу-то, видишь ли, я у тебя выклянчила, а ее не спросила. Да кто я, рабыня ее или служанка какая-нибудь? Что мне, может, к ней на поклон ходить? Отругала моя горничная эту шлюху неотесанную, так опять же я виновата – не вступилась. Ей только бы к чему придраться. А если ты муж, глава семьи, должен на своем поставить, кулаком в доме порядок утвердить. Тогда вся болтовня прекратится. А то себя только унижаешь. За что, как говориться, купишь, за то и продаешь. А раз я не первой женой в дом вошла, мне и дохнуть свободно не смей. Испокон веков покладистого коня седлают, доброго человека обманывают. А когда она от испуга страдала, кто от нее ни на шаг не отходил? Кто ей лекарей приглашал? Кто за ней ухаживал, кто в постель подавал? Горемыка я несчастная! Живешь в самом заднем углу. ноги протянешь, не спохватятся. Теперь-то я поняла, что она за человек! Заставила меня со слезами на глазах ей в ноги кланяться и прощения просить.

По нежному, словно персик, лицу Цзиньлянь покатились жемчужины. Упав в объятия Симэня, она зарыдала, утирая то нос, то глаза.

– Ну, довольно, дитя мое! – уговаривал ее Симэнь. – Знаешь, как я был занят все эти дни. А вам следовало бы уступить друг дружке, и все бы обошлось по-хорошему. А теперь кого я, по-твоему, должен винить, а? Вчера к тебе хотел придти, а она говорит: если ты, мол, туда пойдешь, значит, вроде извинения просить. Не пустила она меня к тебе. Я у Ли Цзяоэр ночевал. Но всем сердцем я был с тобой.

– Хватит! – оборвала его Цзиньлянь. – Тебя я тоже узнала, что ты есть за человек. Только притворяешься, что ко мне неравнодушен, а сам ее любишь. Ведь только она доподлинная супруга! А тем более теперь! Как же, наследником тебя одарит. А я кто?! Трава сорная. Какое может быть сравнение!

– Не говори глупости! – Симэнь обнял и поцеловал Цзиньлянь. Цюцзюй внесла чай. – Кто велел этой грязнуле, рабскому отродью, чай подавать? А где Чуньмэй?

– И ты еще спрашиваешь! – воскликнула Цзиньлянь. – Она у себя посчитай четвертый день лежит, не встает. Не ест, не пьет. Смерть призывает. Как ее хозяйка при всех отругала, она целыми днями плачет.

– В самом деле?! – удивился Симэнь.

– Что ж я, обманываю тебя, что ли? Ступай, сам увидишь.

Симэнь поспешил к Чуньмэй. Она лежала на кане, непричесанная, без румян и белил.

– Ты чего лежишь, говорунья? – спросил ее хозяин.

Чуньмэй притворилась спящей, не проронив ни слова в ответ. Симэнь попытался было взять ее на руки, но Чуньмэй, как будто очнувшись от забытья, вдруг выпрямилась и забилась точно пойманный карп, да с такой силой, что Симэнь едва устоял на ногах. Хорошо, сзади оказался кан.