– Я не с тобой живу! – отвечала Шэнь.

– Не со мной! – не унималась Чуньмэй. – Смотри! слуг позову. Без волос останешься.

– Дочка! – опять вмешалась госпожа У. – Ну что с тобой сегодня? Иди-ка к себе и успокойся!

Но Чуньмэй не двинулась с места. Певица Шэнь, рыдая, спустилась с кана, поклонилась тетушке У и принялась увязывать одежду в узел. Не дожидаясь носилок, она попросила тетушку послать Пинъаня за Хуатуном, чтобы тот проводил ее до дома Хань Даого. После ее ухода Чуньмэй еще раз разразилась бранью и удалилась.

– Выпила она, должно быть, – заметила У Старшая, обращаясь к дочери Симэня и Юйсяо. – А то не стала бы, наверно, так ругаться. Мне прямо неловко было слушать. Ну пусть бы человек не спеша собрался, а то гнать … и провожать не велела. На что ж это похоже?! Разбушевалась – не подступись. Зачем так людей нервировать?!

– Наверно, они там выпили, – сказала Юйсяо.

Чуньмэй тем временем вернулась к себе возбужденная.

– Как же я эту неотесанную шлюху отчитала! – начала она, обратившись к сидящим. – В два счета выставила. Если б не тетушка У, она бы, проклятая, у меня оплеух заработала. Ишь до чего зазналась! Кого она из себя корчит?! Только меня она еще плохо знает!

– Ты сучок срубила, а всему дереву рану нанесла! – говорила Инчунь. – Попридержи язык-то. Шлюхой обзываешь, а тут барышня Юй.

– К ней это не относится, – продолжала Чуньмэй. – Барышня Юй – дело другое. Вот уж который год она к нам ходит, а назови, кого она хоть раз обидела. Попросишь, сейчас же споет. Разве ее можно с этой наглой шлюхой равнять? А чем она, дура хвастается?! Она ж ни одной настоящей песни, ни одного напева не знает. Только и тянет свою «Овечку с горного склона» да «Застряла в решетке южная ветка»[6]. Несет всякую дребедень – слушать тошно, а гонору хоть отбавляй. Ей, по-моему, хотелось барышню Юй вытеснить. Ее место она занять мечтает.

– Этого-то она и добивается! – поддержала ее барышня Юй. – Вчера матушка Старшая мне петь велела, так у меня лютню прямо из рук вырвала. Матушка тогда и говорит мне: пусть, мол, она первая поет, а ты потом. А уж вы на нее не обижайтесь, – продолжала Юй, обращаясь к Чуньмэй. – Откуда ей знать, какие правила в солидных домах заведены. И как ей подобает к вам относиться, она тоже понятия не имеет.

– Я вот ее отругала, а она опять к жене Хань Даого отправилась, – говорила Чуньмэй. – Только как ты ни подражай этой проклятой шлюхе, я тебя не испугаюсь…

– Ну зачем ты, дочка, так горячишься? – вставила бабушка Пань.

– Погодите, я сейчас сестрице чарочку поднесу, – сказала Жуи. – Она и успокоится.

– Вот ведь какая у меня дочка! – подхватила Инчунь. – Разгорячится – не уймешь. – Она обернулась к барышне Юй: – Спой-ка что-нибудь получше.

Барышня Юй взяла лютню.

– Я вам, бабушка и сестрица, спою «Смятеньем объята в спальне Инъин» на мотив «Овечка с горного склона».

– Только с чувством пой, – наказывала Жуи. – А я чарку налью.

Инчунь подняла чарку и обратилась к Чуньмэй.

– Хватит, дочка! Не горячись, успокойся! Тебе мать родная подносит. Выпей!

Чуньмэй не выдержала и рассмеялась.

– Ах ты, потаскушка несчастная! – шутя заругалась она на Инчунь. – И ты в матери мне заделалась? – Чуньмэй обернулась в сторону барышни Юй и продолжала: – Не надо «Овечку». Спой лучше «Воды реки».

Певица расположилась сбоку и, аккомпанируя на лютне, запела:

Однако оставим их, и расскажем о Симэнь Цине.

Когда Симэнь по возвращении из Синьхэкоу от Цая Девятого спешился у ворот, к нему обратился Пинъань.

– Господин Хэ присылал посыльного из управы, – докладывал привратник. – Приглашает вас завтра в управу на допрос задержанной шайки грабителей. Его сиятельство Ху целую сотню календарей на новый год прислали. От коменданта Цзина принесли свиную тушу, жбан вина и четыре пакета с серебром. Подношения зятюшка принял, но ответ без вас дать не решился. Под вечер его слуга опять вас, батюшка, спрашивал. Визитную карточку только его сиятельству Ху отправили, а посыльного наградили цянем серебра. От господина Цяо приглашение принесли. Вас завтра на пир приглашают.

Потом Дайань вручил хозяину ответ цензора Суна.

– Его сиятельство Сун обещали завтра рассчитаться, – докладывал Дайань. – Меня и носильщиков наградили пятью цянями и передали сто календарей.

Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи и велел отнести пакеты с серебром к хозяйке в дальние покои, а сам направился в залу.

Тем временем Чуньхун поторопился в залу.

– Батюшка воротились, а вы все веселитесь? – обратился он к Чуньмэй.

– Вот дикарь арестант! – заругалась горничная. – «Батюшка воротились»… А нам-то какое до него дело?! Раз нет матушки, он сюда не заглянет.