Рисовая каша, коконы шелкопряда, вылепленные из глины[19], кисти и тушь, а также воробьи, гольцы и угри, которых должны были выпустить на волю[20], – все, как полагается, было припасено заранее.

От Пинъэр старуха Лю прошла в покои Юэнян. Хозяйка оставила ее ужинать.

Тем временем прибыл Цянь Слюнявый. Пока он сидел в небольшой приемной, Циньтун с Дайанем сбились с ног, готовя ему утварь для молебна Духу Земли. Цянь выпил чаю и попросил молитвенное обращение, которое Симэнь велел Шутуну тот же час составить.

Цянь Слюнявый возложил себе на голову громоносный обруч, надел пластинчатую шапку и, по-старинному облаченный в буддийскую рясу, с мечом в одной руке и с освященной водой – в другой, шагая по звездам Большой Медведицы[21], определил место жертвенника и начал заклинать духа об изгнании нечисти.

Заклинание гласило:

 «О, Таинственная пустота [22] сокровенной пещеры [23]! Пресветлое Великое начало [24]! Всемогущие духи восьми стран света [25]! Помогите мне обрести свое естество [26]! Жажду судьбоносных талисманов из области Одухотворенных драгоценностей [27]! Обращаюсь молитвою к Девяти небесам [28]! Духи-гандхарвы [29] и святые из Ташасаваны [30]! Проникающая до Большой Медведицы Великая тайна [31]! Покарайте оборотней, обуздайте нечисть, уничтожьте несметные рати демонов-злодеев! Заклинаю вас, духи Срединных гор [32]! Изреките слово изначальное, драгоценное! Изгоните недуги и продлите дни жизни! Пять священных гор [33] и восемь морей [34], внемлите мольбе! Свяжите руки владыке Мара [35]! Телохранители, спасите меня! Да исчезнет зло и рассеется скверна! Да воцарится навечно дух праведного пути…»

Цянь пригласил Симэня молиться. Тот совершил омовение рук, прополоскал рот, стал облачаться в парадные одежды, привязал наколенники. Ему помогали Сюээ, Юйлоу, Цзяоэр и Гуйцзе, на все лады расхваливая его облачение.

Симэнь вышел и с благовониями в руках стал молиться Будде. За ним стоял слуга-подросток, который поддерживал его одежды. Вид у Симэня был весьма внушительный. Цянь Слюнявый при появлении хозяина начал читать громче.

Женщины наблюдали за Симэнем из-за ширмы. Указывая на Слюнявого, они падали от хохота.

Симэнь встал перед алтарем на колени, но, смущенный смехом за ширмой, не мог рта открыть и только потирал глаза. Шутун понял в чем дело и подал женщинам знак. Те немного приутихли.

Цзиньлянь тем временем вышла в сад и заметила Чэнь Цзинцзи. Они слились в поцелуе. Насладившись ее прелестями, Цзинцзи вынул из рукава свежий плод и угостил Цзиньлянь.

– Вина хочешь? – спросила она.

– Хорошо бы немного, – согласился он.

Пока все были увлечены Цянем, она провела зятя к себе, велела Чуньмэй запереть дверь и несколько раз подряд наполнила его чарку вином.

– Ну, а теперь иди! – проговорила она. – А то увидят, мне живой не быть.

Цзинцзи хотел ее поцеловать.

– Брось, или тебе жить надоело! – запротестовала Цзиньлянь. – Вдруг служанки увидят.

Она играючи ударила Цзинцзи, и он бросился было вон, но она велела Чуньмэй проводить его,

Да,

Чуньмэй пошла с Цзинцзи в сад, но не о том пойдет речь.

Симэнь, стоя на коленях, долго молился. Когда он поднялся, Цянь отслужил только начало молебна и перешел к чтению ектении с поклонами.

Симэнь прошел за ширму.

– Хватит хихикать! – сказал он женщинам. – Меня и без вас смех разбирал. Еле сдержался.

– А еще рясу напялили, – говорили женщины. – И никакой он не монах. Демон неугомонный – вот он кто[36]. Побагровел весь, бесстыжий. Разбубнился, все кругом заплевал.

– Вы ж над его усердием потешаетесь! – урезонивал их Симэнь. – И довольно кощунствовать! Помните, когда поклоняются духу, он рядом витает.

Симэня позвали, и он опять встал на подстилку. Слюнявый сосредоточился и, подняв голову, начал читать покаяние, потом утреннюю молитву о чаяниях. Комки белой пены, скопившиеся у него на губах, то скрывались во рту, то разлетались во все стороны. В рвении, с каким Слюнявый клал нескончаемые поклоны, он напоминал болванчика, и женщины, глядя на него, покатывались со смеху. Как ни усердствовал Симэнь, ему никак не удавалось поспеть за Слюнявым. Едва он положит поклоны одному святому, как Слюнявый называет пятого. Будучи не в силах за ним угнаться, Симэнь клал поклоны невпопад, чем вызвал еще больший хохот женщин.

Тут появилась Сяоюй и позвала Гуйцзе ужинать.

– Матушка скучает одна, – сказала она. – Приглашает вас, сестрица, и мамашу Ли зайти и развеять тоску. А у вас тут вон, оказывается, какое веселье.

Цзяоэр и Гуйцзе сразу направились к Юэнян, за ними потянулись и остальные. Цзиньлянь хотелось было заглянуть в сад, и она последовала за остальными.

– Да, молиться надобно с усердием, – говорила, обращаясь к падчерице Юэнян, – но и за ребенком следует смотреть в оба. А то доверься этим бабам шальным, вынесут да и ладно. Так-то и зверь, чего доброго, растерзает.

Только она сказала, вошла Гуйцзе. Они втроем сели ужинать, но не о том пойдет речь.

После молитвы Симэнь обливался потом. Поспешно сняв с себя парадное платье, он пошел проведать Гуаньгэ.

– Сынок! – склонившись над колыбелью и гладя ребенка, говорил он. – Я за тебя молился Духу Земли. – Он обернулся к Пинъэр. – Ему лучше! Пощупай лобик: слава Небу и Земле, у него жар спал.

– Какое чудо! – воскликнула Пинъэр. – Только мы обреклись молиться, ему сразу полегчало. И жар спал, и глазки больше не закатывает, и озноб прошел. А еще говорили: старая Лю, мол, ничего не понимает.

– Молебен в монастыре отслужим, и совсем поправится, – говорил Симэнь.

– А тебе, отцу, больше всех достается, – заметила Пинъэр. – Оботрись и садись ужинать.

– Еще ребенка напугаю. Пойду, там поем.

Симэнь пошел к Цзиньлянь и уселся в кресле.

– У меня боль такая, будто грыжа развоевалась, – говорил он.

– Это отчего же? – засмеялась Цзиньлянь. – Уж не от усердия ли твоего? Попроси, пусть кто-нибудь за тебя домолится.

– А ты права! – подхватил ее мысль Симэнь и велел Чуньмэй позвать Чэнь Цзинцзи. – Попроси зятюшку. Скажи, пусть за батюшку помолится и свершит сожжение раскрашенных изображений божеств с конями на цветной бумаге.

Между тем Цзинцзи после нескольких чарок, поднесенных Цзиньлянь, боясь, как бы не заметили слуги, выпил еще не одну чарку купленного легкого вина, опьянел окончательно и, свалившись прямо в лавке, громко захрапел. Циньтун так его и не добудился.