На мотив «У туалетного столика» запела Дун Цзяоэр:
С горя лопнули струны у лютни.
Больше некому звукам внимать.
Распустились цветы. Он не любит,
Не придет ароматы вдыхать.
Гуйцзе подхватила на мотив «Застряла в решетке южная ветка»:
Уж месяц горит за окошком,
Я слезы глотаю тайком.
Мы вместе-то были немножко,
Но чувство мое велико.
У Иньэр запела на мотив «Пахнет ветка корицы»:
Легковесен, как ивовый цвет,
Его ветер беспечный кружит.
Он с улыбкой мне лгал столько лет,
Я ж служила ему от души.
На мотив «Овечка с горного склона» запела Хань Юйчуань:
Нефрит ты мой твёрдый.
Я — нежная яшма.
Под пологом ражих
причуд торжество.
В руках второсортных
забыл ласки наши,
кудрей моих крону —
под скудной листвой.
Забыл, что я краше,
забыл, что я — яшма,
ты обезображен —
булыжником стал…
Растаять мне страшно
в солёных потоках.
Тебя — как глоток бы
сожженным устам.
Дун Цзяоэр запела на мотив «Золотые письмена»:
Мой платок в слезах промок.
Запад – я, а ты – восток.
Посреди бурлит поток.
Ли Гуйцзе запела на мотив «Лечу на облаке»:
Я тушь любовью размочу,
Письмом сама к тебе лечу,
Я трону сердце гордеца,
Не будет радости конца!
У Иньэр запела на мотив «Воды реки»:
Что благовонья возжигать —
сама я тлею, как сандал.
Что шёлком полог вышивать —
иглой в моих сосудах стал
любимый. Оскудела кровь,
погибель не прощу ему!
Чу! – иволги трезвонят вновь…
Я шторы лучше подниму.
Хань Юйчуань запела на мотив вступления к «Подведенным бровям»:
Помню теплые слова,
Жаркий шепот на подушке…
Нынче – словно лед сковал –
Ты ушел к другой подружке.
На мотив «Туфелек алый узор» запела Дун Цзяоэр:
Один улетел на восток,
На запад другого умчало.
Мечусь, будто утлый челнок,
Ищу в бурном море причала.
Ли Гуйцзе запела на мотив «Резвится дитя»:
Чье ложе тебя увлекло расписное?
Одна я, и слезы морскою волною.
Сгорела свеча, – ты забыл свой обет,
Дух Моря оставит во храме мой след
[1].
У Иньэр запела на мотив «У туалетного столика»:
С кем разопью кувшин вина?
Я, как пустой кувшин, сама,
Любимым выпита до дна
И брошена без сожаленья.
Мы из далеких звездных сфер,
Восток и Запад, жизнь и смерть, —
Всё разобщат перерожденьях.
Жасмина куст давно пожух,
А я все брови подвожу,
Себя на пудру извожу
И жду небесного явленья.
На мотив «Застряла в решетке южная ветка» запела Хань Юйчуань:
Терзал то один, то другой.
Но ветер развеял туманы,
И ночь осветилась луной,
Мне снял поясок мой желанный…
Так кто ж виноват, дорогой?
Я — с теми была, ты — с другой.
Заключительную арию пропела Ли Гуйцзе:
Туфли — вышитые крошки
Увидал я ненароком,
И, припав к изящным ножкам,
Кончил жизнь свою до срока.
Пение кончилось, и Симэнь одарил Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр серебром. Певицы откланялись и направились домой, а Ли Гуйцзе и У Иньэр остались ночевать.
Вдруг спереди донесся шум. Послышались голоса Дайаня и Циньтуна, которые схватили служанку Ли Цзяоэр, Сяхуа.
– Только проводили мы певиц, – докладывали они Симэню, – идем с фонарями в конюшню лошадям сена задать. Глядим: за стойлом кто-то прячется. Испугались даже. А это, оказывается, Сяхуа, служанка матушки Второй. Чего тут делаешь, спрашиваем, а она молчит.
– Где она, рабское отродье? – спросил Симэнь. – Приведите!
Хозяин вышел в коридор перед гостиной и уселся в кресло. К нему привели служанку и, скрутив руки, поставили на колени.
– Что ты делала в конюшне? – допрашивал ее Симэнь.
Сяхуа молчала.
– Я ж тебя туда не посылала! – вставила стоявшая рядом Ли Цзяоэр. – К чему тебя в конюшню понесло, а?
Сяхуа дрожала со страху. Симэнь, желая дознаться в чем дело, велел слугам обыскать Сяхуа. Она запротивилась, и Циньтун повалил ее на пол. Вдруг около пояса что-то сверкнуло и послышался стук упавшего предмета.
– Что такое? – спросил Симэнь.
И представьте себе, Дайань поднял золотой браслет.
– Он самый – пропавший браслет! – воскликнул Симэнь, рассматривая при свете фонаря протянутую ему слугою вещь. – А! Так это ты, выходит, украла!
– Я нашла, – отвечала Сяхуа.
– Где? – спросил хозяин.
Служанка молчала.
Разгневанный Симэнь велел Циньтуну принести тиски. Вскоре пальцы ее зажали в тиски, и она закричала так, будто ее режут. После тисков служанке всыпали двадцать палочных ударов. Симэнь был пьян, и Юэнян не решалась заступаться.
– Я у матушки Шестой в спальне на полу нашла, – не выдержав, призналась Сяхуа.
Симэнь распорядился снять тиски и увести служанку к Ли Цзяоэр.
– Надо будет завтра позвать сваху, – сказал он. – Пусть продаст. Нечего в доме держать это рабское отродье!
Ли Цзяоэр нечего было возразить.
– Негодяйка проклятая! – заругалась она. – Зачем туда ходила? Кто тебя просил? Раз у меня живешь, спроситься должна. А то, извольте, пошла. А нашла вещь, мне скажи.
Сяхуа плакала.
– Плачешь?! – продолжала Ли Цзяоэр. – Надо бы тебя до смерти замучать!
– Ладно! – протянул Симэнь и велел Юэнян убрать браслет, а сам направился в переднюю постройку.
За Ли Цзяоэр разошлись и слуги.
Юэнян наказала Сяоюй закрыть дверь и позвать Юйсяо.
– Когда ж это она в переднюю-то попала? – спросила хозяйка.
