– А ведь у Чжана Младшего раньше Кошечка Дун в содержанках состояла, – вставила Иньэр.

– Да, с Кошечкой поиграл, прижег ее тигриную пасть и покинул, – объяснила Айсян и, обернувшись к Гуйцзе, продолжала: – Вчера за городом встретила Чжоу Сяоэр, кланяется тебе. На днях, говорит, с Не Юэ к тебе заглядывали, а тебя дома не было.

– Да я ж у батюшки была, – проговорила Гуйцзе, подмигнув Айсян. – Он к Гуйцин приходил, а не ко мне.

– Ты хочешь сказать, что между вами так уж никогда ничего и не было? – продолжала расспрашивать Айсян. – Почему ж тогда вы так неравнодушны друг к дружке, а?

– С чего это мне никудышного такого в друзья записывать?! – отвечала Гуйцзе. – Подумаешь, невидаль какая! Свяжешься, со стыда сгоришь. После одной неприятности он всякому встречному и поперечному докладывает, у меня, мол, был, а я его и видеть не желаю. Мать ему велит к нам ходить, а мне ни за какие деньги его на дух не надо. Если тебе другие милее, к чему ж со мной дурака валять?! Яшма с изъяном – она южанину-юнцу в уста просится.

Все расхохотались. Юэнян сидела молча на кане и прислушивалась к их разговору.

– Сколько вы ни говорили, – промолвила она, наконец, – я ничего понять не могла. На каком же наречии вы изъяснялись?

Но хватит об этом. Перенесемся в переднюю залу. Гости были в сборе, и Симэнь, одетый в чиновный халат и шапку, угощал их вином. Гости попросили богача Цяо занять почетное место. Он поднес чарку хозяину в то самое время, когда появились три певицы. Их прически сверкали жемчугами, от них струился аромат мускуса и орхидей.

– Откуда еще уличных сюда занесло, – завидев певичек, шутливо воскликнул Ин Боцзюэ. – Стойте! Не сметь входить! Хозяин! Почему нет Гуйцзе?

– Не знаю, – отозвался Симэнь.

Айсян заиграла на цитре, Иньэр – на лютне, а Юйчуань отбивала такт в кастаньеты. Они приоткрыли алые уста, показав белые зубки, и запели на мотив «Цветок нарцисса» цикл «Подковы золотые, регалия с тигровой головой[8]».

Всем наполнили бокалы. На почетном месте восседал богач Цяо, за ним расположились шурины У Старший и У Второй, брат Хуа Старший, свояк Шэнь, Ин Боцзюэ, Се Сида, Сунь Молчун, Чжу Жинянь, Юнь Лишоу, Чан Шицзе, Бай Лайцян, Фу Обновитель, Бэнь Дичуань – всего четырнадцать человек за восемью столами. Симэнь Цин занимал место хозяина.

Невозможно описать словами, как искусно переливались голоса певиц, как стремительно кружились они в танце. Вино пенилось волною, и яства грудами лежали на столах.

Когда вино не раз обошло гостей и кончилось исполнение третьей песни, раздался голос Ин Боцзюэ.

– Хозяин! – крикнул он. – Не давай им больше петь! Что это такое? Тянут один и тот же напев, скребут, как собака в подворотне – терпенья нет. Скажи, чтоб им принесли стулья и пусть с гостями рядом сядут, вином угощают. И то лучше!

– Да не мешай ты другим, сукин сын! – заругался Симэнь. – Пусть услаждают гостей. К чему нарушать все торжество?!

– Ох, уж этот Попрошайка! – вставила Айсян. – Еще светлым-светло, а ему потешные огни подавай.

– Ах ты, потаскушка негодная! – закричал Ин Боцзюэ, вставая из-за стола. – Причем тут светло-несветло? Не твое это дело, мать твою! – Он подозвал Дайаня. – Иди сюда, будем ее наказывать, – и вдвоем, ухватив певичку за руки, потащили ее к столу, принуждая угощать гостей вином.

– Ишь ты, негодник, как разошелся! – не уступала Айсян. – Что, руки зачесались? Угомонись!

– Я тебе серьезно говорю, потаскуха! – орал Боцзюэ. – Не вечно будет свет сиять, обессилеет конь ретивый. Подавай вино сейчас же! Не могу больше ждать!

– О чем ты говоришь? – спросил Се Сида.

– О том и говорю, что попрыгает конь, как ворон, на морозе да и силенки выйдут.

Гости рассмеялись. Иньэр наполнила кубок богачу Цяо, Айсян – шурину У Старшему, Юйчуань – шурину У Второму, потом певицы обошли и остальных по очереди. Иньэр очутилась рядом с Ин Боцзюэ.

– Почему же Ли Гуйцзе не пришла, а? – допытывался Ин.

– Да вы, батюшка, должно быть, ничего не знаете, – проговорила Иньэр. – Ведь Гуйцзе стала теперь приемной дочерью самой хозяйки дома. Только я вам по секрету это говорю, смотрите никому не передавайте. Это она с нашей матушкой все придумала. Позавчера мы уговорились, что сегодня на пир отправляемся вместе. Собрались мы, сидим и ждем, а она, оказывается, преспокойно купила подарки и улизнула. Прождали ее зря, вот и явились с опозданием. Послали за ней служанку, а ее и след простыл. Мамаша даже рассердилась. Да мы б с сестрицами давно здесь уж были бы. Если ты захотела быть приемной дочерью, так и скажи. Чего тут особенного?! Мы ж тебе мешать не собираемся! Так нет – скрывает. А я-то смотрю, чего это она на хозяйкин кан уселась? Сидит, модничает. Я, мол, хозяйкина приемная дочь. Орехи колет и в коробку складывает. Хозяйкиными служанками командует: то ей подай, другое принеси. А на нас уж и свысока глядит. Я сперва тоже не знала. Мне потом матушка Шестая потихоньку сказала: Гуйцзе, говорит, хозяйке туфельки сшила, коробку пирожков купила, двух уток, блюдо потрохов и два кувшина вина в подарок поднесла. Давно, говорит, с самого утра в паланкине пожаловала.

Ин Боцзюэ выслушал ее рассказ со вниманием.

– Ладно, коли так, пусть с хозяйкой остается, – начал он. – Но пусть только покажется, я еще ее подразню, я ей покажу! Это она наверняка со своей хозяйкой, старой блудницей, все обмозговала. Батюшка, дескать, служить стал, тем более правосудие вершит. Во-первых, страх взял перед его могуществом, во-вторых, перепугалась – редко, мол, теперь их навещать будет, вот и решили породниться. Так, мол, и связь не разорвется, и в дом будет вхожа. Разве я не прав?! Я тебе вот что посоветую: пусть она будет приемной дочерью Старшей госпожи, а ты тоже купи подарки да обратись к госпоже Шестой, назови ее своей приемной матерью, а? Тем более, ты была близка с батюшкой Хуа, ее покойным мужем. Каждый свою дорогу избирает, а? Правильно я говорю? А на Гуйцзе не сердись.

– Вы правы, батюшка! – согласилась Иньэр. – Я поговорю с мамашей.

Она наполнила Ину кубок вина и отошла к другому гостю. Перед Ином оказалась Юйчуань.

– Как ты любезна, сестрица Юйчуань! – воскликнул Ин Боцзюэ. – Прошу, не утруждай себя поклонами. Скажи, что делает твоя сестрица?

– Моя сестрица давно уж занята с гостем, – отвечала певица, – и никуда не может из дому отлучиться.

– Помнится, в последний раз я беспокоил вас в пятой луне, – говорил Ин, – и с тех пор мне не довелось видеться с твоей сестрой.

– Что же вы, батюшка, тогда не пожелали у нас побыть? – спросила Юйчуань. – Так рано ушли!

– Но ведь тогда, кроме меня, было двое, вспыхнула ссора… – говорил Боцзюэ. – А потом меня ждал и почтенный господин Симэнь, вот я и удалился.

Ин Боцзюэ осушил кубок, и Юйчуань стала наполнять его вином.

– Хватит, хватит! – запротестовал Ин. – Достаточно! Я больше не могу.

– Выпейте, батюшка, не спеша, а я вам спою.

– Как ты узнала, моя дорогая, что мне больше всего по душе! – воскликнул польщенный Ин. – Говорят, воспитывая сына, не жди от него, чтоб он золотом ходил, серебром мочился, а пожелай, чтобы он умел угодить родителю своему. Да, красоткам из «Прекрасной весны» нечего волноваться за свою судьбу. Зато потаскухи, негодницы из дома Чжэн – вот задиры, только и глядят, как бы увильнуть. Если не захотят, петь не станут.

– Заткни свой поганый рот, Попрошайка! – оборвала его Чжэн Айсян. – Ишь, разошелся!

– Хочешь, чтобы пела, а сам, сукин сын, к ней пристаешь, – заругался Симэнь.

– Это я за прошлое, – отвечал Ин. – Раз вином угощать взялась, то почему же петь не может? Я три цяня серебром даю. Хочу, чтоб потрудилась потаскушка – жернов немножко повертела.

Хань Юйчуань взяла лютню и спела гостям короткую арию.

– Что же ты Гуйцзе не зовешь? – обратился Ин к Симэню.

– Не пришла она сегодня, – отвечал хозяин.

– Не морочь мне голову! – возразил Ин. – Она в дальних покоях. Только что слыхал ее голос. – Обернувшись к Дайаню, он крикнул: – Ступай в дальние покои да позови ее поскорее!