– Угости зятя чаем, – распорядилась она.

Цзинцзи молча улыбался.

– Что это ты улыбаешься, зятюшка? – спросила Цзиньлянь.

– Ведь у тебя что-то пропало, – проговорил лукаво Цзинцзи.

– А ты откуда знаешь? И какое тебе до этого дело, негодник?

– Я к тебе с открытой душой, а ты как со мной обращаешься? Раз у тебя одна ругань, я пойду.

Цзинцзи повернулся и направился к двери, но его удержала Цзиньлянь.

– Еще дуется, несчастный! Не с кем после Лайвановой жены-то шиться, вот и вспомнил он свою старую матушку. А ты ведь угадал, у меня в самом деле пропажа.

Цзинцзи вынул туфельку и повертел ею перед носом Цзиньлянь.

– Гляди, с чьей это ножки такая маленькая? – дразнил он.

– Это ты, несчастный, ее украл, а мы тут обыскались! Я служанку наказала.

– Но как же я мог украсть?

– А кто ж, кроме тебя? Подобрался, небось, как крыса, и стащил.

– И не стыдно тебе так говорить? Да я у тебя вот уж сколько дней не был.

– Вот погоди, несчастный, я батюшке пожалуюсь, – пригрозила Цзиньлянь, – тогда посмотрим, кому будет стыдно.

– Ты только и знаешь батюшкой стращать.

– Ишь, как расхрабрился! – говорила с укором Цзиньлянь. – Ты же знал, что он с Хуэйлянь того, и все-таки с ней заигрывал. Впрочем, потаскуха, наверное, сама за тобой бегала. Как же, однако, к тебе моя туфелька попала, а? Конечно, ты украл, так и скажи честно. И давай сюда, пока тебе не всыпали. Вещь, говорят, и сама к хозяину тянется. Да не вздумай отпираться, а то загублю, без погребения оставлю.

– А ты настоящий палач! Тебе б только кишки выпускать. Вот что. Тут никого нет, и давай потолкуем по душам. Хочешь туфельку получить, давай меняться, а то равновесие нарушится.

– Ты обязан мне вернуть туфельку, несчастный! – говорила Цзиньлянь. – А что ты за нее просишь?

– Дайте мне, матушка, платочек, который у вас в рукаве, – сказал, улыбаясь, Цзинцзи. – Получит ваш сынок платочек, будет у вас туфелька.

– Я тебе другой платок найду, – сказала Цзиньлянь. – Этот неудобно. Его батюшка хорошо знает.

– А мне никаких других не надо. Мне по душе как раз только вот этот.

– Ишь, какой ловкий! Никаких сил у меня нет с обоими вами связываться, – сказала Цзиньлянь и вынула из рукава отделанный белой бахромой шелковый платок с вышитыми серебром тремя знаками и сценой ночной молитвы Инъин[2].

Цзинцзи низко поклонился, беря протянутый ему платок.

– Смотри, убери как следует да жене не показывай, – наказала Цзиньлянь. – А то ей тоже на язык не попадайся.

– Знаю, – заверил ее Цзинцзи и вернул туфельку, со словами: – Ее Тегунь в саду нашел. Я ему в обмен монисто пообещал.

Цзиньлянь вся вспыхнула и закусила губы.

– Ты только погляди, до чего захватал своими грязными руками этот негодяй. Вот велю батюшке избить рабское отродье, тогда будет знать.

– Ты меня погубишь, – взмолился Цзинцзи. – Ладно, накажут мальчишку, но ведь я тебе сказал, значит, и мне достанется. Прошу тебя, ни слова обо мне.

– Я скорее пощажу скорпиона, чем этого негодяя!

Их разговор становился все оживленнее, когда за Цзинцзи пришел Лайань.

– Батюшка просит вас в переднюю залу, – сказал слуга. – Надо список подарков составить.

Цзиньлянь поторопила Цзинцзи. Когда он ушел, она велела Чуньмэй принести палку, собираясь избить Цюцзюй.

– Я нашла вашу туфельку, а вы меня бить хотите, матушка? – не поддавалась служанка.

– Ты мне чужую подсунула, – ругалась Цзиньлянь. – А куда эту девала?

Цзиньлянь показала ей туфельку, которую принес Цзинцзи. Цюцзюй вытаращила глаза от удивления.

– Странное дело! Откуда же у вас, матушка, взялась третья туфелька? – не признавая своей вины, проговорила, наконец, Цюцзюй.

– И у тебя хватает смелости так заявлять! – заругалась Цзиньлянь. – Подсунула чужую, а теперь, может назовешь меня треногой уродиной, а? Говори, где ты взяла эту туфлю!

Не вдаваясь в излишние подробности, Цзиньлянь велела всыпать служанке десять палок. Та прикрывала руками поясницу и плакала.

– Это все из-за тебя мне достается, – говорила Цюцзюй, глядя в глаза Чуньмэй. – Ты калитку открыла, вот и унесли туфельку.

– Да ведь ты ж постель собирала, – оборвала ее Чуньмэй. – Что ж ты туфельку-то потеряла? А когда тебя наказывают, ты людей винишь. Ладно, старая вещь, а если б матушка шпильку или серьгу потеряла, то тоже стала б на других сваливать, да? Говори спасибо, матушка тебя пожалела, слуг не позвала. Они б тебе дали десятка три палок. Посмотрела б я тогда на тебя.

Цюцзюй подавила гнев и замолчала.

Между тем в передней зале Цзинцзи упаковывал кусок шелка и другие подарки, которые Симэнь собирался преподнести тысяцкому Хэ, назначенному старшим тысяцким по уголовным делам в округ Хуайань. Чиновники из управы, родные и знакомые устраивали ему проводы в монастыре Вечного блаженства, но говорить об этом подробно нет надобности.

Симэнь Цин отправил с подарками Дайаня[3], а сам пообедал с Цзинцзи и пошел проведать Цзиньлянь.

Она была не в духе и сразу рассказала ему о туфельке.

– Из-за твоих, негодник, проделок, у меня туфельку стащили, – говорила она. – Этот выродок – чтоб его на куски разорвали! – взял да носит везде, всем показывает. Хорошо, я узнала и отобрала. Сейчас же дай ему острастку, а то дальше – больше, пойдет все воровать.

Симэнь не стал расспрашивать, как она узнала о мальчишке, закипел от злости и побежал к передним постройкам. Тегунь, ничего не подозревая, играл у каменных ступеней. Симэнь схватил его за волосы, ударил кулаком и поддал пинка. Тегунь закричал так, будто его режут. Симэнь бросил мальчика, и тот, потеряв сознание, повалился на землю.

Прибежал испуганный Лайчжао с женой. Им пришлось долго отхаживать сына. Наконец он стал приходить в себя. Изо рта и носа у него пошла кровь. Родители отнесли Тегуня домой и кое-как разузнали, в чем дело.

Возмущенная Шпилька, придя на кухню, разразилась бранью.

– Чтоб ей сдохнуть, потаскухе проклятой! – ругала она направо и налево Цзиньлянь. – Вот черепаший выродок! Что тебе ребенок сделал? За что его бить до полусмерти, а? Что мальчишка в десять лет понимает? У него вон кровь из носу идет. А если б не выжил, плохо бы тебе пришлось, потаскуха проклятая, никакие бы мольбы не помогли.

Два дня ругалась Шпилька и на кухне, и в передних постройках, но все никак не могла успокоиться. А Цзиньлянь тем временем пировала с Симэнем как ни в чем не бывало. Вечером, когда они легли, Симэнь увидел на ней туфли с красными пятками.

– Ой, какие некрасивые! – сказал Симэнь. – Зачем такие обула?

– У меня только одни ярко-красные, – объяснила Цзиньлянь, – и те, негодяй, рабское отродье, засалил. Где же я такие еще возьму?

– Сделай завтра же такие, как были и раньше, дитя мое! – просил Симэнь. – Разве ты не знаешь, как они мне нравились?!

– Какой ты странный! Впрочем, я забыла тебе кое-что сказать. – Цзиньлянь крикнула Чуньмэй: – Принеси мне ту туфлю! Узнаешь, с чьей ноги?

– Не знаю! Чья это?

– Скажите, пожалуйста! Он не знает! Меня не проведешь, и брось свои штучки! Все твои проделки известны. Ишь, Хуэйлянь повесилась, и тебе теперь ее вонючие портянки стали дороже жемчуга. В грот Весны отнес, в коробку с пригласительными карточками спрятал, писчей бумагой и благовониями переложил. Полюбуйтесь, какая редкость! Только ей и это не помогло. И не удивительно, что потаскуха в ад кромешный угодила. – Цзиньлянь ткнула пальцем в сторону Цюцзюй и продолжала: – А эта негодяйка мне подносит – ваша, говорит. Я ей за то и всыпала. – Цзиньлянь обернулась к Чуньмэй: – Выброси ее сейчас же!

Чуньмэй бросила туфельку и крикнула Цюцзюй:

– Бери! Это тебе в подарок!

– У матушки такая ножка маленькая, – сказала Цюцзюй, поднимая туфельку, – что в ее туфельку один мой палец не влезет.