Преступление потрясло всех — ни Падуя, ни Венеция не могли оставаться равнодушными. Арестовали и допросили привратника. Потрясенный Камилло пришел сам и рассказал всё, что знал о заговоре.

Между тем Орсини, как близкий родственник, руководивший всеми приготовлениями к траурной церемонии, приказал похоронить брата и сестру без пышности и как можно тише. И дворянство, и народ неодобрительно отнеслись к тому, что так скромно хоронят одну из знатнейших дам, что никому теперь нет дела до памяти и имени властительного герцога. Как ни пытались умолчать обо всем происшедшем, многочисленные толпы людей появились несмотря ни на что и, громко проклиная злодеяние, оплакивали убитую.

Магистрат города сразу же сообщил об этом страшном событии в Венецию. По показаниям Камилло Маттеи, а также некоторым уликам подозрение пало на Луиджи Орсини: наместник, правящий в Падуе от имени Венеции, велел пригласить графа к нему в городскую ратушу. Наглец появился со всей своей свитой — участниками убийства. Все они были вооружены, и служитель магистрата пропустил внутрь только графа, остальным пришлось ждать на улице.

Негодяй предстал перед губернатором как король, и вместо того чтобы отвечать на его вопросы, сам набросился на него с вопросами:

— Синьор, как вы дошли до того, чтобы вызвать меня сюда как вашего клиента или простого горожанина? То, чего не допускал папа Григорий, когда я жил в Риме, что я не позволял своему родственнику, великому герцогу Флорентийскому, и то, что я не разрешил бы даже ни одному королю на земле, вы отважились проделать по отношению к моей персоне? Вы знаете, кто я? Вы знаете о моем происхождении и моих предках? Передо мной трепетали и не такие люди, как вы. Если вы хотите поговорить со мной, было бы гораздо приличнее нанести мне визит, я охотно принял бы вас и выслушал все, что вы хотели сказать.

Пожилой, закаленный трудностями человек, не робкого десятка, не позволил ввести себя в заблуждение. Он скромно ответил:

— Господин граф, об этом не может быть и речи. Теперь вы один из жителей нашего города, вы состоите на службе республики Венеция. Произошло ужасное убийство, безопасность города нарушена, гнусным образом убито высокое лицо, названо ваше имя, и я спрашиваю вас как представителя здешнего бюргерства: знаете ли вы что-нибудь об этом происшествии и что знаете?

В это время на улице раздались крики, громкие проклятия и звон оружия. Спутники Луиджи оттеснили охрану и с шумом вломились в зал. Наместник был удивлен этим, но не напуган.

— Что я должен объяснить? — с вызовом крикнул Орсини. — Здесь, в присутствии моих друзей? Простят ли они, если я струшу перед ничтожным стариком? Итак, я открыто заявляю вам, что как родственник больше всех имею причин скорбеть о смерти моей кузины, герцогини Браччиано, урожденной Аккоромбоны. Я собирался судиться с ней по просьбе ближайшего наследника, молодого герцога Виргинио, и это хорошо известно магистрату и судьям. Только один раз я нанес ей визит здесь, в городе, чтобы поговорить по поводу нашей тяжбы. Больше я ничего не знаю ни о ней, ни о ее отношениях с кем-то и меньше всего о том, чем вызван такой печальный конец. Как и все жители, я узнал утром о ночном нападении, испугался, и все сограждане — свидетели моей печали и заботы о похоронах бедняжки. Узнав об убийстве, я сразу же, как повелел мне долг родственника, сообщил в магистрат и дал показания.

— Вы позволите, — промолвил наместник, — занести ваши показания в протокол? Потом вы подпишете их своим именем, как действительно вами данные.

— Этого я не сделаю, — ответил Орсини. — Я не могу позволить допрашивать себя, не признаю ваш авторитет и вы не заставите меня это сделать. Я прошу лишь о любезности разрешить мне послать это письмо во Флоренцию с моим посыльным: оно адресовано молодому Браччиано, от чьего имени я возбудил процесс против его мачехи. Завтра или послезавтра я отправлюсь на Корфу и в письме сообщаю только, какие шансы дают адвокаты Виргинио в ответ на его притязания.

Губернатор прочел письмо, в котором на самом деле не сообщалось ни о чем другом, и поэтому охотно разрешил отправить с ним посыльного во Флоренцию.

Орсини удалился вместе со своими приятелями, смеясь над тем, как он издевался и дурачил старика. Но наместник был гораздо умнее, чем думали эти заносчивые люди, а Луиджи оказался достаточно неосмотрителен, чтобы позволить себя поймать. Как только он удалился, наместник отдал приказ следить за посыльным, и когда тот свободно прошел за ворота, его неожиданно схватили в поле и тщательно обыскали. Кроме упомянутого письма у него в сапоге нашли еще одно — следующего содержания: «Все готово. Мы убрали ее. Здешних обезьян я провел, как полагается. Они считают меня невинным ребенком. Присылайте теперь нужных людей, как мы договорились».

Письма были конфискованы, а посыльный тайно отправлен под охрану. Между тем Орсини и его люди ликовали, считая дело завершенным, снаряжались в путешествие и смеялись над слабым и глуповатым чиновником, которого запутали и заставили молчать.

Однако они очень удивились, когда узнали, что ворота города заперты и охраняются, ни один человек не мог без разрешения покинуть город. По улицам ходил глашатай и громко объявлял, что те, кто знает об убийстве, обязаны под угрозой самого сурового наказания дать показания об обстоятельствах и участниках его; кто поможет следствию, получит награду, даже если сам принимал участие в преступлении.

Виттория была убита в ночь на двадцать второе декабря, а рано утром, в семь часов, в первый день Рождества из Венеции прибыл брагадино{141} с неограниченными полномочиями от сената и с наказом в любом случае, пусть это будет стоить крови и жизни, захватить Луиджи Орсини живым или мертвым. Сенат Венеции был возмущен неслыханным злодейством, наглым поведением графа в магистрате, кое на что пролили свет показания Камилло, а также привратника, да и собственноручное письмо графа могло послужить достаточным доказательством его вины.

Брагадино, капитан и подеста{142} сразу же направились в крепость. Все колокола церквей одновременно зазвонили к штурму. Наверное, еще ни разу праздник Рождества не праздновался в Падуе подобным образом. Весь город, взрослые и дети, знатные и простолюдины, были в смятении. Под страхом смерти было приказано, чтобы вся армия, конница, все способные носить оружие мужчины собрались перед крепостью, находящейся недалеко от дворца Барбариго, чтобы, если возникнет необходимость, штурмовать убежище Орсини и захватить его силой. С наступлением дня был отдан приказ собраться всем жителям с оружием, а тем, у кого нет ни ружья, ни шпаги, получить их в крепости. Две тысячи дукатов обещали тому, кто приведет графа, пятьсот скуди — тому, кто приведет одного из его людей.

Из окрестных деревень тоже созвали людей и тем самым увеличили число добровольцев. Со всех сторон были выставлены посты, чтобы ни один бандит не мог убежать.

На старой стене напротив дворца устанавливались пушки, вдоль реки спешно сооружались бастионы, на улице тоже, — чтобы люди чувствовали себя в безопасности, если осажденные отважатся на вылазку. На маленькой реке стояли барки с вооруженными людьми, чтобы и отсюда никто не смог скрыться.

Когда Орсини увидел из окна все эти приготовления, то невозмутимо принялся писать письмо в сенат Венеции и благородному брагадино, в котором жаловался на недостойное отношение к нему и сетовал о том, что забыты заслуги его предков перед республикой, что ему самому доверили быть наместником Корфу, а сейчас по первому подозрению с ним обращаются как с законченным преступником и бунтовщиком без какой бы то ни было причины.

Ночью нескольким дворянам был отдан приказ направиться в замок к Орсини, придя туда они обнаружили, что двери, окна и все подходы укреплены изнутри чем попало: досками, камнями… Они советовали Луиджи добровольно сдаться, поскольку превосходство силы было явно не на его стороне и любое сопротивление оказалось бы бесполезным. Если же он подчинится, то, вполне возможно, получит некоторое снисхождение от своих судей, в противном случае сенат ни за что не отступит от решения захватить его силой.