22 И тихо, верно, постепенно Умел до цели он дойти, И выжидал почти смиренно, Пока сокрытая в груди Страсть жертвы бедной незаметно Пробьет последний свой оплот, Пока безумно, беззаветно Она на грудь его падет. Но и тогда, собой владея, Он принимал холодный тон И, сострадательно жалея, Читал ей проповеди он; Он не любил ловить мгновенья, Он безгранично-роковой Хотел преданности одной, А не безумного забвенья. Притом — упреков не любил И нервами расстроен был. 23 Совсем иным его видали С девоткой строгой и сухой И с резвой, свежей, молодой, Еще не ведавшей печали Благоухающей душой. Любовью пламенной и томной, И с маской чуть ли не святой, И речью тихою и скромной Ловил он первую;. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но был с другою он другой: Он с ней свободно обращался, Брал на руки, как пожилой, Над ней, как над дитей, смеялся, И постепенно, день от дня, Вливал в нее струю огня. 24 Взгляните: вот он, гордый, стройный, Во фраке английском своем, Вполне комфортном и простом, С физиономиею знойной, С бездонной пропастью очей, Как ночь таинственная, темных И полных пламенем страстей, С его лениво-беззаботной Походкой, с вечною хандрой И с речью вялой, неохотной, Но иронической и злой. Взгляните: вот, толпу раздвинув, Он в угол устремил лорнет, От коего спасенья нет, И, взглядом масок рой окинув, Уже вдали узнал одно С зеленой веткой домино. 25 Подходит он, — но как-то робко И странно руку подает То домино ему; идет С ним неохотно и неловко, А он свой беззаботный вид Хранит по-прежнему; играя Цепочкой, что-то говорит Спокойно, строго, и, сгорая Под маской злостью и стыдом, Его молчать уж умоляют, Но, с сожаленьем незнаком, Он тихо проповедь читает, За сплетню сплетней платит злой И дамы маленькую руку Он щиплет в кровь своей рукой. Потом, окончив эту муку, Уходит, поклонившись ей, Влюбленной спутнице своей. 26 Идет он дальше… Писком шумным Знакомых масок окружен, Болтаньем их неостроумным И сплетнями скучает он. Уже зевать он начинает, Готов отправиться домой, Но вот одно его рукой Из домино овладевает. Он смотрит долго — кто оно, Таинственное домино? И видит только, из-под маски Блестят полуденные глазки. Она воздушна и мала, Ее рука бледна, бела, И кончик ножки из-под платья — Из общих дамских ног изъятье. И должен он сознаться в том, Что с нею вовсе незнаком. 27 Была пора — и я когда-то Любил безумно маскарад… Годам минувшим нет возврата, Но память их будить я рад. И снова вы передо мною, С своей живою красотою, Царица масок, пронеслись!.. В ушах как будто раздались И ваша речь, и смех ваш звонкой, И остроумно-милый вздор, Блестящий, светский разговор И прелесть шутки вашей тонкой. Философ jusqu'au bout de doigts, [31]Как вы меня назвали сами, Заветы мудрости едва Не забывал я вовсе с вами, Чуть не терял я головы, Когда шутили только вы!.. 28 Но я увлекся… О герое Я позабыл моем. Идут Они давно уж вместе двое И разговор живой ведут; Но, равнодушный постоянно И вечно дерзкий, мой герой, Сергей Петрович Моровой, Невольно ожил как-то странно, И маски лепет внемлет он С живым участьем… Неужели Он также может быть влюблен? О нет, о нет — но, в самом деле, Полузагадочная речь И тон таинственный намека Опять могли его увлечь К тому, что уж давно далеко, К его забытым юным дням, К его любви, к его мечтам… 29 И тщетно он припоминает Событий прошлых длинный ряд,— Так много их! Но озаряет Его одно — и странный хлад При мысли той бежит невольно По телу… судорожно ей Жмет руку он рукой своей И, кажется, довольно больно; Но так же весело она Хохочет, та же речь живая В устах, то страстная, то злая… Она причудливо-странна, И, околдован обаяньем, Ей молча внемлет Моровой, И вновь уносится душой К своим былым воспоминаньям. Но вот из рук его, змеей Скользнувши к домино другой, |
