—  Ничего вразумительного не могу сказать на ваш во­прос: Вы только представьте себе мое состояние в этот мо­мент: ко мне бежит мой пропавший почти неделю тому на­зад самым нелепым образом внук, а я буду смотреть не на него, а запоминать марку, цвет и номер машины? Конечно, я ничего этого не запомнил. Тем более, что в этой дурацкой машине не горел свет. Я только обратил внимание, что она из серии «жигулей»...

Поняв, что от Голдобеева искренних ответов на свои вопросы не дождаться, Фуфачев изменил тактику допроса. Ему теперь надо было установить, что злоумышленники, раскаявшись в содеянном, по собственной инициативе от­казались от доведения своего преступления до конца. То есть не требовали выкупа и не ставили ему никаких других условий при возвращении внука Голдобееву. Счастливый дед, охотно все это подтвердил. Теперь у Фуфачева появи­лись все основания для прекращения данного уголовного дела в связи с добровольным отказом преступников от до­ведения преступления до конца. Правда, преступников, похитивших мальчика, и причинивших Таратухину телес­ные повреждения, установить не удалось, но это было ме­лочью, не стоящей серьезного внимания. Он не сомневал­ся, что Таратухин напишет ему заявление, в котором сооб­щит, что к причинившим ему телесные повреждения лицам он никаких претензий не имеет.

Такой премудрости его учить не надо было, ее он уже давным-давно усвоил.

После завершения допроса и подписания Голдобеевым протокола, Фуфачев, прищурил глаза, заметил:

— А ведь, если честно говорить, конечно, не для запи­си, вы вчера вступили в явный сговор с преступниками ради того, чтобы только заполучить назад своего внука живым и здоровым.

— Допустим! — осторожничая, ответил ему Голдобеев.

—  Почему вы нас не поставили в известность о своем шаге? И вы бы внука своего получили, и мы бы этих голуб­чиков задержали.

—    Я в такие игры не играю. У вас почти неделя была для того, чтобы показать свои способности и возможности вернуть моего внука нам и задержать преступников, но вами практически ничего не было сделано для его освобождения. Тогда как каждая минута его пребывания среди бандитов могла стать роковой, как для его жизни, так и для его здо­ровья. Вот почему я, понимая всю трагичность его положе­ния и потеряв веру в ваши возможности, пошел на нетра­диционный, необычный для меня контакт с бандитами.

—   Вы бы поделились со мной своим опытом! Может быть, он мне пригодится в будущем, — с иронией в голосе «попросил» Фуфачев.

—  Валентин Степанович, вы сколько лет работаете сле­дователем?

—  Шесть.

—  Так давно уже пора понять, что из разговоров с по­терпевшими вы никогда не наберетесь профессионального мастерства, так как мы, по большей части, не юристы. Лич­но я могу вас просветить в области легкой и текстильной промышленности, но не уверен, что эти знания вам нуж­ны.

—  Как и почему вместе с вами вчера вечером оказался Гончаров-Шмаков?

—  Он, как и я, занимается бизнесом, владеет компа­нией, мы давно знаем друг друга и дружим. На его месте вчера мог оказаться любой мой товарищ.

— А вы знаете, что ваш товарищ вор-рецидивист?

—  Слышал краем уха, но эта информация меня не ка­сается, она больше по вашей части. К тому же у меня с ним совместного бизнеса нет, а как товарищ он меня вполне ус­траивает.

Убедившись, что откровенного разговора у них не по- лучилось, Фуфачев простился с хозяином кабинета и вер­нулся на «чайке» к себе на работу, но предварительно за­ехал в центральный универмаг, где сделал покупки. Его можно было понять. Ведь не каждый день следователь го­родской прокуратуры может себе позволить раскатывать на «чайке» по городу. Пускай каждый видит, какой он дело­вой и толковый следователь, если может себе позволить ез­дить на такой шикарной тачке.

На другой день Лесник тоже был допрошен Фуфачевым по известному факту. Ему Лесник сообщил примерно то же, что вчера рассказывал Юрий Андреевич.

Еще через два дня Голдобеевы были письменно уведом­лены следователем Фуфачевым, что расследование по уго­ловному делу, возбужденному по факту похищения Голдо­беева Михаила Геннадиевича им прекращено по уже извес­тным читателю основаниям. Одновременно он сообщал, что при несогласии с его решением они могут его обжало­вать прокурору города в течение пяти дней со дня получе­ния настоящего уведомления, но Голдобеевы его решение не стали обжаловать, так как отнеслись к нему с безразли­чием.

Через завгара Голдобеев вновь пригласил Жигана к себе в кабинет. Когда тот пришел к нему, он, поздоровав­шись с ним, поинтересовался:

—    Николай Сергеевич, что-то наш общий знакомый Лесник изъявил желание встретиться и побеседовать с то­бой. Ты не знаешь, на какую тему будет разговор?

—  Не в курсе дела.

— Ты поедешь к нему или нет?

—  Конечно, поеду.

—  Сам поедешь, или мне тебя проводить?

—  Конечно один.

—  Тогда бери Василия Филипповича и на его машине отправляйся.

Лесник Жигана принял в своем кабинете один, поздо­ровался и, пожав руку, дружелюбно сказал:

—   Со всех сторон одни, другие свояки говорят мне о Жигане, а я его ни разу не видел. Теперь хоть буду знать, кто ты есть такой — предлагая Жигану присесть в кресло и сразу переходя на «ты», поинтересовался Лесник:

— Ты не знаешь, зачем я тебя пригласил к себе?

—  Скажете, небось!

—  У тебя по жизни ко мне претензии есть?

—  Нет!

— А вот у меня к тебе появились!

—  Какие?

—  Я тебе не кум, не сват и не брат. Так я говорю?

— Так!

—  А если так, то какое ты имел право не только упоми­нать обо мне Голдобееву, но и рекомендовать ему восполь­зоваться моей помощью для спасения его внука?

—    Я не должен был так поступать, — признавая свою вину, но ничуть не раскаиваясь в своем поступке, согласил­ся Жиган.

—  Почему же ты так поступил?

— Я очень уважаю их семью и готов был помочь им чем угодно. Но что я мог? Только посоветовать обратиться к человеку, действительно могущему оказать им помощь.

—  Сейчас трудно найти человека, который бескорыст­но будет что-нибудь делать для другого. Я помог твоему Голдобееву, не допустил совершения беды и трагедии. Ты, без­условно, это знаешь...

—  Знаю! — подтвердил Жиган.

— Но я из-за тебя был вынужден нарушить закон и под­ставить себя под удар. Если бы ты не подсказал Голдобееву обратиться ко мне, то мое спокойствие не было бы наруше­но. Так как ты подвел меня под монастырь, то я имею за­конное право узнать у тебя, почему ты так поступил и чем при этом руководствовался?

—  Закурить можно?

—   Нельзя! Я уже пожилой человек, и мне врачи не ре­комендуют не только курить, но даже дышать сигаретным дымом.

—  Усек! — пряча пачку сигарет в карман пиджака, от­казываясь от своего первоначального намерения, произнес Жиган.

—    Если желаешь пропустить за воротничок, то я рас­поряжусь, и тебе быстро сварганят стол. Да и я с тобой не откажусь стопку пропустить, — не очень настойчиво пред­ложил Лесник.

—  Пить не хочется!

—  Даже от очень хорошего коньяка откажешься?

— Даже от него.

—  Было бы предложено, — отказываясь от дальнейших уговоров гостя, заметил Лесник. — Ты вообще не пьешь? Завязал?

— Нет, просто сегодня должен с напарником выезжать на линию.

— Понятно. Расскажи мне о себе, как познакомился с Голдобеевым и чем он тебя так приворожил.

Вздохнув, Жиган произнес:

—  Не хочется душу бередить.

— Что поделаешь, придется. Не я тебя, а ты меня пер­вый зацепил и потревожил. Теперь вот я хочу выяснить, какие факторы принудили тебя засветить свояка, оправды­вают они твой поступок или нет.

Понимая законность требований Лесника, Жиган при­ступил к своему рассказу. Его воспоминания начались с того момента, как он, освободившись из НТК под ласко­вым названием «Гандзя», не имея средств к существованию, вынужден был продавать себя на базаре. Как ему повезло перекантоваться зиму у одной чувихи и как зайцем потом через всю страну добирался до родных мест. Он рассказал Леснику, какое бескорыстие и внимание проявил к нему Голдобеев, как попал под влияние Туляка, какая началась разборка из-за противоположности интересов семьи Юрия Андреевича и банды рэкетиров. Сколько мук ему пришлось из-за этого перенести. Как Голдобеевы постоянно беско­рыстно поддерживали его и выручали из беды, что, в ко­нечном итоге, дало ему возможность не только не упасть, не сломиться, устоять на ногах, но и обрести семейное счастье, найти свое место в жизни.