Положив спавшего внука на сиденье, Голдобеев вмес­те с водителем покинул машину, осторожно прикрыв за со­бой дверцу.

— Василий Филиппович, вы побудьте тут, а я подни­мусь к своим в дом, предупрежу их, успокою, попытаюсь удержать от истерик и других неприятных проявлений че­ловеческих слабостей.

Поднявшись в гостиную, он, как и предполагал, застал там в полном сборе вою свою родню. Увидев его входящим в комнату, они, как к солнышку, повернули в его сторону свои головы с одним вопросом, застывшим у всех на устах: «Ну как?»

Не дожидаясь, чтобы кто-нибудь произнес вслух, Гол­добеев, улыбнувшись, объявил:

—  Я вам принес радостную, добрую и приятную но­вость. Кто будет пытаться охать, ахать и падать в обморок, того я не хочу волновать и тог пускай выйдет, чтобы он не омрачил нам наш праздник.

Такое его вступление как-то подготовило собравших­ся к его главной новости. Антонина Алексеевна прижала к левой груди кулак. Анна-Мария, как перед иконой, сложи­ла руки на груди, Элизабет, поднявшись со стула, наклони­лась в сторону свекра, чтобы лучше его слышать, и вся пре­вратилась в слух. Только мужчины, повернувшись в сторо­ну Голдобеева, всего лишь широко распахнутыми глазами выдавали выражение своей крайней заинтересованности.

— Дорогие мои, можете успокоиться, наши волнения остались позади. Я Михаила привез домой. Он сейчас спит в машине. Он жив, здоров и, как я понял из разговора с ним, психически не травмирован, — разведя руки в стороны, препятствуя толпе броситься к машине и там своими глаза­ми убедиться в том, что они сейчас услышали от него, он добавил: — Всем нам во дворе делать нечего. Пускай Ген­надий с Элизабет тихонько и осторожно возьмут его из ма­шины и перенесут в спальню, разденут и уложат спать. Мы потом туда все придем и тихо, не тревожа его покой, пол­юбуемся им. Не забывайте, что он ребенок, устал и спит. Мы своим бурным выражением чувств и эмоций можем его напугать...

Голдобеев постарался подольше выражать свою основ­ную мысль, так как, слушая ее, собравшиеся в гостиной постепенно осваивались с реальным фактом присутствия Михаила дома, здорового и невредимого. В конце концов, если он уже здесь, то действительно можно еще немного потерпеть, сдержать свои эмоции в интересах его здоровья, чтобы потом в спокойной как для него, так и для себя, об­становке, излить свои чувства к нему.

Под гробовую тишину Геннадий с сыном на руках в сопровождении Элизабет вошел в гостиную, прошелся по ней и только после этого отнес его в спальню.

Как только за Геннадием и Элизабет закрылась дверь, на Юрия Андреевича посыпалась масса вопросов: «Как? Где? За какую сумму? У кого ты его выкупил?»

Теперь Голдобеев уже не считал нужным и дальше со­хранять свою тайну, тем более, что на разглашение ее после операции запрета не было, а поэтому он подробно расска­зал собравшимся отой роли, которую Лесник сыграл в вы­зволении Михаила из рук похитителей. Он не упустил рас­сказать, как им с Лесником пришлось убегать от работни­ков милиции, которые установили за ними слежку.

Все они по нескольку раз,, под разными предлогами, заходили в спальню Михаила, чтобы поправить ему одея­ло, или прикоснуться к нему, чтобы воочию убедиться, что кошмар бессонных ночей кончился и вновь наступила прежняя спокойная жизнь.

По случаю возвращения в родные пенаты Михаила, было решено устроить праздничный ужин. Все были так взвинчены, что о сне никто не помышлял. Нужна была раз­рядка со спиртным и беседой.

Пришлось Люсьену вместе с помогавшей ему Регитой в полночь готовить закуску, и разные блюда на празднич­ный стол. Только выпив спиртного, покушав и вдоволь на­говорившись, собравшиеся посчитали для себя возможным пойти спать.

Перед тем, как последовать примеру большинства, Эд­вин Даниэль, сидя рядом со сватом Юрием Андреевичем на диване, дружески обнимая его, продолжал его «пытать»:

— То, что ты нам говорил, я слышал, но так и не понял. Бандитам удалось очень удачно для себя украсть нашего внука. Они знали, у кого его воровали. Знали, что могли у нас за него получить огромную сумму денег. Так почему же они послушались какого-то семидесятилетнего старика, который уже не занимается преступлениями и у него нет банды, которая могла бы воздействовать физически на по­хитителей, если бы они проявили бы к нему неповинове­ние?

—   Я тебе, сват, рассказал, как было дело, а вот почему похитители его послушались и бесплатно вернули Михаи­ла, мне самому не совсем понятно.

—   Если вы, русские, сами не понимаете, почему у вас одними и теми же руками творится и добро и зло, то мне во всем этом кроссворде и подавно не разобраться. Пойду-ка я лучше спать.

После обеда, в третьем часу дня, едва Голдобеев при­ступил к работе в своем кабинете, ему позвонил следова­тель прокуратуры:

—  Здравствуйте, Юрий Андреевич. Вас беспокоит сле­дователь Фуфачев.

Голдобееву ранее приходилось многократно встречать­ся и беседовать с этим юристом, поэтому он его легко узнал по голосу.

—   Здравствуйте, Валентин Степанович, слушаю вас. Зачем я вам понадобился?

— Как мне стало известно, прошедшей ночью ваш внук Михаил нашелся?

—  Именно так, с божьей помощью.

—  Мне нужно вас по этому моменту допросить.

— Я к вашим услугам. Если вас не затруднит, Валентин Степанович, чтобы мне не ехать к вам в прокуратуру, до­просите меня в моем кабинете. Я за вами пошлю свою «чай­ку». Очень много работы накопилось, не сделанной из-за беготни в поисках внука, — объяснил он причину своей просьбы следователю.

— Я не возражаю. К какому времени ждать машину?

— Я ее сейчас к вам подошлю. Вы по-прежнему в восем­надцатом кабинете?

—

—  Считайте, что машина за вами уже вышла.

Фуфачев был низкого роста, худощавым блондином под тридцать лет. По своему внешнему виду он никак не тянул на следователя прокуратуры, разве только по одежде — всегда современной, дорогой, со вкусом подобранной.

Голдобеев понимал, что способности человека зависят не от внешнего вида и роста, а от наличия в его черепной ко­робке ума, но, честно говоря, внушительные размеры и пы­шущее здоровьем лицо для работников правоохранитель­ных органов были немаловажными качествами. С таким специалистом потерпевший чувствовал бы себя более уве­ренно. Но когда такой следователь, как Фуфачев, не спосо­бен проявить своих способностей и знаний, да к тому же еще имеет невзрачный вид, то безусловно он у потерпев­шего, да еще такого, как Голдобеев, ничего не мог вызвать, кроме терпимого иронического в душе отношения к себе, связанного только с занимаемой должностью и требовани­ями закона.

Минут через сорок после телефонного звонка Фуфа­чев уже прибыл в кабинет Голдобеева.

—   Я, Юрий Андреевич, сегодня уже допросил работ­ников милиции, которым было поручено обеспечивать- вашу безопасность и которые не справились с возложенны­ми на них обязанностями.

—  А я-то подумал, что нас преследуют бандиты, поэто­му мы с товарищем были вынуждены принять меры к тому, чтобы от них скрыться.

—    И блестяще с этим справились, — не стал спорить Фуфачев.

—    Что поделаешь, жизнь одна, приходится ею доро­жить.

—- Я допросил вашего водителя Василия Филиппови­ча, и теперь картина вчерашних гонок с преследованием для меня прояснилась. Расскажите мне, пожалуйста, как и при каких обстоятельствах вам удалось найти своего внука?

—  О гонках с преследованием можно не говорить?

—  Не надо!

— Я вместе с моим товарищем Гончаровым-Шмаковым Виктором Степановичем на его машине подъехал к школе, в которой обучался мой внук Михаил. Мы стояли и раз­мышляли: где еще искать? Куда еще поехать? И вдруг, со­вершенно неожиданно для нас остановилась легковая ма­шина, из нее выскакивает мой внук и бежит ко мне. И в это время, пока внук бежал ко мне, машина, из которой он вы­скочил, умчалась.

—   Какой марки была машина? Ее цвет, номер вы за­помнили?