" А помнишь дорогу " А помнишь дорогу и песни того пассажира? Едва запоем — и от горя, от счастья невмочь. Как мчался состав по овальной поверхности мира! Какими снегами встречала казахская ночь! Едва запоем — и привстанем, и глянем с тревогой друг другу в глаза, и молчим, ничего не тая… Все те же ли мы, и готовы ли вместе в дорогу, и так ли, как раньше, далекие манят края? Как пел пассажир пятилетье назад, пятилетье! Геолог он был и разведчик — скитался везде потому. Он пел о любви и разлуке: «Меня дорогая не встретит». А больше всего — о разлуке… И все подпевали ему. Я слышала — к этим годам и желанья становятся реже, и жадность и легкость уходят, зови не зови… Но песня за нас отвечает — вы те же, что были, вы те же!.. И верю я песне, как верю тебе и любви. Севастополь Белый город, синие заливы, на высоких мачтах — огоньки… Нет, я буду все-таки счастливой, многим неудачам вопреки. Ни потери, ни тоска, ни горе с милою землей не разлучат, где такое трепетное море кропотливо трудится, ворча, где орлы и планеры летают, где любому камешку — сиять, где ничто-ничто не исчезает и не возвращается опять. Сиделка Ночная, горькая больница, палаты, горе, полутьма… В сиделках — Жизнь, и ей не спится и с каждым нянчится сама. Косынкой повязалась гладко, и рыжевата, как всегда. А на груди, поверх халата, знак Обороны и Труда. И все, кому она подушки поправит, в бред и забытье уносят нежные веснушки и руки жесткие ее. И все, кому она прилежно прохладное подаст питье, запоминают говор нежный и руки жесткие ее. И каждый, костенея, труся, о смерти зная наперед, зовет ее к себе: — Маруся, Марусенька…— И Жизнь идет. Карадаг Колеблет зной холмов простор, земля чадит вечерней мятой. Орел распластанный, крылатый висит, качаясь между гор. И камни, видные едва со дна прибрежного селенья, здесь принимают форму льва, монгола, женщины, оленя… Бывает — другу укажи на то, что неприметно даже,— сама собой заблещет жизнь и о себе сама расскажет. Но пусть любимым будет друг, пусть выбран будет не случайно, чтоб для него открытой тайной и сам ты изумился вдруг: ведь все, что творчеством зовут, любовь или стихосложенье, берет начало только тут — в понятном другу удивленье… …Вот так и шла я и вела, указывала на обрывы, на мыс, как ржавая стрела летящий в полукруг залива, на берег в розовых огнях, на дальний остов теплохода… И благодарная природа все рассказала за меня. " Должно быть, молодости хватает, " Должно быть, молодости хватает, душа, наверно, еще легка — если внезапная наступает на жажду похожая тоска, когда становится небо чище, и тонкая зелень мерцает везде, и ты пристанища не отыщешь в любимом городе, полном людей,— тоска о любви, еще не бывшей, о не свершенных еще делах, о друзьях неизвестных, неприходивших, которых задумала и ждала… Песня дочери Рыженькую и смешную дочь баюкая свою, я дремливую, ночную колыбельную спою. С парашютной ближней вышки опустился наземь сон, под окошками колышет голубой небесный зонт. Разгорелись в небе звезды, лучики во все концы; соколята бредят в гнездах, а в скворечниках скворцы. Звездной ночью, птичьей ночью потихоньку брежу я: — Кем ты будешь, дочка, дочка, рыженькая ты моя? Будешь ты парашютисткой, соколенком пролетать: небо — низко, звезды — близко, до зари рукой подать. Над зеленым круглым миром распахнется белый шелк, скажет маршал Ворошилов: — Вот спасибо, хорошо! Старый маршал Ворошилов скажет: — Ладно, будем знать: в главный бой тебя решил я старшим соколом послать. И придешь ты очень гордой, крикнешь: — Мама, погляди! Золотой красивый орден, точно солнце, на груди… Сокол мой, парашютистка, спи… не хнычь… время спать… Небо низко, звезды близко, до зари рукой подать… |
