«Я иду по местам боев…» Я иду по местам боев. Я по улице нашей иду. Здесь оставлено сердце мое в том свирепо-великом году. Здесь мы жили тогда с тобой. Был наш дом не домом, а дотом, окна комнаты угловой — амбразурами пулеметам. И все то, что было вокруг — огнь и лед и шаткая кровля,— было нашей любовью, друг, нашей гибелью, жизнью, кровью. В том году, в том бреду, в том чаду, в том, уже первобытном, льду, я тебя, мое сердце, найду, может быть, себе на беду. Но такое, в том льду, в том огне, ты всего мне сейчас нужней. Чтоб сгорала мгновенно ложь — вдруг осмелится подойти,— чтобы трусость бросало в дрожь, в леденящую — не пройдешь! — если встанет вдруг на пути. Чтобы лести сказать: не лги! Чтоб хуле сказать: не твое! Друг, я слышу твои шаги рядом, здесь, на местах боев. Друг мой, сердце мое, оглянись: мы с тобой идем не одни. Да, идет по местам боев поколенье твое и мое, и еще неизвестные нам — все пройдут по тем же местам, так же помня, что было тут, с той железной молитвой пройдут… Из цикла «Анне Ахматовой» 1 …Она дарить любила… …Она дарить любила. Всем. И — разное. Надбитые флаконы и картинки, и жизнь свою, надменную, прекрасную, до самой той, горючей той кровинки. Всю — без запинки. Всю — без заминки. …Что же мне подарила она? Свою нерекламную твердость. Окаяннеишую свою, молчаливую гордость. Волю — не обижаться на тех, кто желает обидеть. Волю — видеть до рези в глазах, и все-таки видеть. Волю — тихо, своею рукой задушить подступившее к сердцу отчаянье. Волю — к чистому, звонкому слову. И грозную волю — к молчанию. 2 АННА АХМАТОВА В 1941 ГОДУ В ЛЕНИНГРАДЕ У Фонтанного дома, у Фонтанного дома, у подъездов, глухо запахнутых, у резных чугунных ворот гражданка Анна Андреевна Ахматова, поэт Анна Ахматова на дежурство ночью встает. На левом бедре ее тяжелеет, обвиснув, противогаз, а по правую руку, как всегда, налегке, в покрывале одном, приоткинутом над сиянием глаз, гостья милая — Муза с легкою дудочкою в руке. А напротив, через Фонтанку,— немые сплошные дома, окна в белых крестах. А за ними ни искры, ни зги. И мерцает на стеклах жемчужно-прозрачная тьма. И на подступах ближних отброшены снова враги. О, кого ты, кого, супостат, захотел превозмочь? Или Анну Ахматову, вставшую у Фонтанного дома, от Армии невдалеке? Или стражу ее, ленинградскую белую ночь? Или Музу ее со смертельным оружьем, с легкой дудочкой в легкой руке? Ответ А я вам говорю, что нет напрасно прожитых мной лет, ненужно пройденных путей, впустую слышанных вестей. Нет невоспринятых миров, нет мнимо розданных даров, любви напрасной тоже нет, любви обманутой, больной,— ее нетленно-чистый свет всегда во мне, всегда со мной. И никогда не поздно снова начать всю жизнь, начать весь путь, и так, чтоб в прошлом бы — ни слова, ни стона бы не зачеркнуть. 1962 СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ " Нет, не из книжек наших скудных, " Нет, не из книжек наших скудных, Подобья нищенской сумы, Узнаете о том, как трудно, Как невозможно жили мы. Как мы любили горько, грубо, Как обманулись мы любя, Как на допросах, стиснув зубы, Мы отрекались от себя. Как в духоте бессонных камер И дни, и ночи напролет Без слез, разбитыми губами Твердили "Родина", "Народ". И находили оправданья Жестокой матери своей, На бесполезное страданье Пославшей лучших сыновей О дни позора и печали! О, неужели даже мы Тоски людской не исчерпали В открытых копях Колымы! А те, что вырвались случайно, Осуждены еще страшней. На малодушное молчанье, На недоверие друзей. И молча, только тайно плача, Зачем-то жили мы опять, Затем, что не могли иначе Ни жить, ни плакать, ни дышать. И ежедневно, ежечасно, Трудясь, страшилися тюрьмы, Но не было людей бесстрашней И горделивее, чем мы! |
