Кэрол попыталась было возразить против визита на основании шапочного знакомства. Она не любила входить в контакт, не имея возможности оценить, что за люди новые знакомые. В воскресенье она еще поговаривала о том, чтобы уклониться от встречи и заставить Эндрю принести за нее извинения. Однако, как следовало из откровенного признания Кэрол, прежние аргументы отошли в тень благодаря неприкрытому восхищению, которое всегда вызывали у нее дома на Денхэм–Кресент — стиль регентства, белая штукатурка и итальянские портики: ей не терпелось взглянуть, каковы они изнутри.

Их впустила в дом розовощекая брюнетка — нечто большее, чем гувернантка, и нечто меньшее, чем аи pair[13] — проводившая их в гостиную с окнами, выходящими на улицу. Утро выдалось солнечным, и темная листва подстриженного кустарника томно лоснилась в маленьком садике у парадного.

Кэрол оглядела обстановку.

— Кое–что очень даже ничего, — заметила она. — Вон тот пузатый сундучок в углу…

Ей пришлось умолкнуть, потому что в гостиной появилась худенькая блондинка. Ей можно было дать лет двадцать пять. Она оказалась очень простенькой, что вызвало у Эндрю некоторое удивление: он ожидал, что у Картвелла будет более изысканная супруга.

До них донесся ее нервный, хрипловатый голосок:

— Мистер и миссис Лидон? Я Мадлен Картвелл. Дэвид сейчас спустится.

Она чуть–чуть улыбнулась, готовая улизнуть, но в этот момент раздались стремительные шаги, и перед ними предстал Дэвид Картвелл. Он и сейчас выглядел франтом: на нем были модные серые брюки и бордовая шелковая рубашка; последняя вызвала у Эндрю не меньшее осуждение, чем его галстук–бабочка на приеме. Кэрол также не одобряла франтов. Оставалось надеяться, что это не отпугнет ее раньше времени: обычно первое впечатление перерастало у нее в стойкое предубеждение.

— Вы, кажется, не заблудились, — сказал Дэвид. — Здравствуйте, Энди. Миссис Лидон?

— Кэрол, — сказал Эндрю. — А это Дэвид.

Здороваясь с Кэрол за руку, Картвелл посмотрел на нее пристальным взглядом, после чего повернулся к Эндрю:

— Вы осознаете, какая у вас красивая жена? Надеюсь, что да. Хотя возможно, что и не до конца. Длительное обладание перерастает в привычку.

Кэрол слегка улыбнулась. Казалось, ее забавляет этот разговор.

— Не смущайтесь и не обращайте на него внимания, — приободрила гостей Мадлен.

Улыбка Кэрол обрела уверенность.

— Не буду, — пообещала она.

— Нет, просто писаная красавица, — не унимался Дэвид. — Ты согласна, Мадци? — Он перевел взгляд на Эндрю. — Я немного балуюсь цветной фотографией. Вот бы запечатлеть вашу жену! Не возражаете?

— Конечно, нет, — со смехом ответил Эндрю. — Ей придется раздеться прямо здесь, или у вас наверху есть студия?

Дэвид расхохотался:

— Я ограничиваюсь лицами. Взгляните — портрет Мадди. Моя работа.

Эндрю подошел поближе, чтобы разглядеть фотографию. Мадлен была снята в профиль, с чуть повернутой головой, на фоне чего–то расплывчатого, в коричневатых тонах. Даже такая искусная работа не смогла сделать ее ни красивой, ни даже просто хорошенькой, однако портрет выхватил изысканность отдельных черточек ее облика — лба, подбородка, нежной линии шеи; Эндрю вынужден был отметить про себя, сравнивая фотографию с оригиналом, что последний обладает всеми этими достоинствами в полной мере.

— Да, — сказал он, — запечатлейте, сделайте одолжение. Только не забудьте дать один экземпляр мне.

— Непременно, — ответил Дэвид. — Так, что мы пьем? «Тичерс», «Хейг»? Джин, водка? Кажется, с прошлого Рождества у нас осталось немного шерри.

Кэрол уговорила Мадлен провести ее по дому, и мужчины остались одни. Девушка, впустившая гостей в дом, внесла серебряный сосуд с орешками и поставила его на миниатюрный столик. Дождавшись ее ухода, Эндрю сказал:

— До чего розовощекая девушка!

— Результат жизни в высокогорье, — ответил Дэвид. — Она из деревушки в Итальянских Альпах. Заберитесь на высоту полутора тысяч метров — и вы станете таким же. Разрыв мелких капиллярных сосудов — то ли от пониженного давления, то ли от зимнего холода. Возможно, от того и другого одновременно.

— Да, да, я вспоминаю, как много видел горящих лиц в Зерматте.

— Конечно. Приятная особа, вам не кажется?

Эндрю кивнул:

— Вполне.

— И соблазнительная. Если бы не ее простодушная католическая добродетель, пока еще, по–моему, не подвергшаяся порче, ее присутствие было бы обременительным для Мадди.

Речь Картвелла отличалась откровенностью, заставившей Эндрю пересмотреть свое первоначальное впечатление. Он мысленно перебрал в памяти знакомых, которые уделяли бы женщинам столь неприкрытое внимание, как Дэвид — Кэрол, хотя бы только на словах; нет, развратники действуют не так прямо, предпочитая обходные маневры. Однако замечание Дэвида в адрес гувернантки, в особенности его тон, вынудили Эндрю присмотреться к нему повнимательнее.

Отчасти для того, чтобы не поддерживать нового поворота беседы, отчасти в порядке вызова он молвил:

— Мадлен показалась мне очень милой.

— Еще бы! — согласился Дэвид. — Прямо не знаю, как ей удается меня выносить.

Та же тема всплыла неделю–другую спустя, когда мужчины встретились, чтобы хлебнуть пива за ленчем. К этому времени Картвеллы уже успели нанести ответный визит Лидонам в Далидж; состоялся также совместный поход в театр. Все указывало на то, что общению предстоит стать тесным. Дэвид достаточно нравился Эндрю и в смешанной компании, однако в отсутствие женщин он преображался: успокаивался, забывал о напыщенных речах. Пока они попеременно подносили ко рту тяжелые кружки, возвышающиеся на сверкающей дубовой стойке, Эндрю подумал, удивляясь собственной мысли: этот человек мог бы стать его другом. Подобное чувство ни разу не посещало его за последние десять лет. Со времени женитьбы он познакомился со многими людьми, но ни с кем не подружился.

— Мне нравится этот паб, — сказал Дэвид. — Потому, наверное, что здесь за стойкой всегда стоит мужчина, а не женщина.

— А чем тебе не угодили барменши?

Картвелл усмехнулся:

— Мадди зовет это атавизмом. Древняя, глубоко гнездящаяся потребность время от времени ускользать от женского пола. В любом из нас сидит вольный каменщик.

— В общем–то да. Хотя не могу сказать, что недоволен, когда женская рука наливает мне пива.

— Мой протест чрезмерен? Что ж, ты прав. Чаще всего я не могу устоять перед женскими чарами; отсюда и потребность в передышках.

В его признании не было слышно ни печали, ни хвастовства.

— Бывают мании похуже, — сказал Эндрю.

— Похуже, но не сильнее. Хочешь пообедать как следует или просто перекусить? У них тут сносные сосиски.

— Вот и отлично.

Дэвид подозвал бармена и заказал сосиски и булочки с маслом. Удостоверившись, что их кружки почти пусты, он добавил:

— И еще по пиву. — Он полез в карман за мелочью. — Все перерастает в привычку — тошнота, суета, все. Спустя год после того, как я пристрастился к пиву, я уже не мог переносить его вида. Сохранилось только стремление не отставать от других парней. Даже потом, когда я стал более выносливым, с меня всегда хватало одной пинты. Однако со временем мне стал нравиться этот вкус. Теперь я даже не замечаю, как пиво льется в желудок.

— Вот тут позволь тебе возразить. Конечно, многое утратило былое очарование, но глоток доброго пива — совсем другое дело!

Дэвид неожиданно расплылся в улыбке:

— Неплохие у них тут запасы, верно? Ладно, не обращай внимание на разочарованное бурчание, свойственное людям не первой молодости. Слишком много удовольствий и так мало озарений.

— Это ко мне подходит.

— И ко мне. В том–то и беда.

Выпивать на пару в середине дня два–три раза в неделю стало для них привычным. Кроме того, время от времени Дэвид затаскивал его к себе на Денхэм–Кресент, чтобы пропустить еще по рюмочке, а то и закусить. Обычно это происходило по вторникам и пятницам, когда транслировали «На сон грядущий». Сперва Эндрю беспокоился, не будет ли Кэрол возражать. Но стоило ему заикнуться об этом с нотками покаяния в голосе, как он услыхал: