Перелистывая принесенную Сергеем тетрадь, Алексей Дмитриевич пробежал подчеркнутые красным карандашом строчки: «Японским плотникам и слесарям, помогавшим русским работать, при этом представился удобный случай изучить европейскую систему кораблестроения. Это послужило им на пользу, так как потом только благодаря им правительство имело возможность построить целый ряд шхун того образца, которые строились русскими. Большая часть этих мастеров получили места во вновь основанном морском ведомстве сёгуната, а с течением времени они приобрели столько знаний, что при открытии верфи в Иокосуке они составляли ядро его рабочей силы».

К этим словам барона Ивазаки Изместьев сделал приписку о том, что в 1856 году шхуна «Хеда» была подарена японскому правительству вместе с пушками фрегата «Диана». Годом ранее голландский король подарил Японии паровой корвет. Японцы назвали его «Канко-Кан» и подняли на нем впервые введенный в стране национальный флаг — солнце в виде красного шара на белом поле. «Хеда» была в Японии вторым судном, на котором был поднят такой же флаг. Оба корабля положили начало военному флоту Японии…

Пока Алексей Дмитриевич переписывал из газеты историю с «Цуругой», Сергей перебирал в ящике комода дедовские вещицы. Рядом с кортиком лежала картонная коробочка, в ней хранилась дешевенькая деревянная ручка-вставочка, запачканная чернилами. Историю ручки Сергей слышал не раз. Алексей Дмитриевич очень дорожил этим сувениром. Достаточно было деду взглянуть на коробочку, чтобы в памяти снова возникли те дни, когда он, тогда еще молодой штурман одного из первых пароходов Добровольного флота — «Петербург», познакомился на борту своего судна с Антоном Павловичем Чеховым. Писатель возвращался домой с острова Сахалина. На «Петербурге», по дороге в Черное море, заболел рогатый скот. Чехов и врач Щербак нашли болезнь опасной для пассажиров и велели скот уничтожить. По этому поводу был составлен документ. На нем стояла и подпись Чехова. Изместьев тогда и взял себе на память ручку, которой писал его любимый писатель…

Во Владивостоке, куда пароход прибыл с Сахалина, штурман познакомил Чехова с городом.

Владивосток встретил гостя неповторимым великолепием золотой приморской осени. Сопки пылали в багряном огне, над дремотной ширью Амурского залива, в закатном небе занимались неистовые пожары вечерней зари, и однажды, как бы символизируя собой богатства здешней природы, к городским берегам приплыл кит. Он нежился в спокойных водах бухты, нырял, плескал хвостом, поднимая каскады брызг.

Но вся эта щедрость природы только сильнее оттеняла бедность и запустение молодого тихоокеанского порта с его недавно построенными холерными бараками…

Сергей перебирал дедовские тетради, прочитывал некоторые страницы и так увлекся, что не заметил, как в комнату вошел Андрей.

— У вас, наверное, целая книга про флот написана, — сказал Андрей, с любопытством поглядывая на тетрадь, — взяли бы да отдали в «Книжное дело», пусть печатают.

— Да, да, — не расслышав слов Андрея, отозвался Изместьев. — Да, да! Идет настоящая война на море, молодые люди.

Андрей вопросительно поглядел на старика: о какой войне он говорит?

— И заметьте: воюют не крейсера и миноносцы, а краболовы и снабженцы. Совершенно мирные суда. Вспомните пожар на снабженце «Север». В прошлом году почти в том же районе, где сейчас сидит на камнях «Цуруга», разбился отличный японский пароход «Гойомару», а в его трюмах тоже были советские путинные грузы. Потом — история с пароходом «Сергей Лазо». Он стоял в Озерной, и вот пришвартовался к его борту японский кунгас. А на нем — тридцать банок бензина. И как только команда кунгаса сошла на берег, вспыхнул пожар. Случайность? Трудно поверить. Матросы с «Сергея Лазо» кинулись в огонь, побросали банки с бензином в воду. Иначе — взрыв и пожар. А история с «Тайгой»? А с «Северным Приморьем»? Как только перед камчатской навигацией наше судно попадает в японские доки, выходит оно оттуда инвалидом. А вспомните пожары на складах Дальгосрыбтреста и акционерного Камчатского общества…

Алексей Дмитриевич говорил это не столько для своих собеседников, сколько для самого себя: он заносил эти факты в «летопись», проверяя каждое слово на слух — старая укоренившаяся привычка. Именно благодаря этому Сергей мог знать почти все, что записывал дед в тетрадях.

— Они хотели бы устроить нам камчатскую Цусиму. Лишить рыбную промышленность флота и возможности ловить рыбу в наших собственных водах, — продолжал Изместьев. — Но времена не те. Да и люди другие.

— Люди надежные, — подтвердил Андрей. — Есть, конечно, нытики, рвачи всякие. Но мы их переделаем. И флот для рыбаков дадим, это уж будьте спокойны.

Андрею показалось, что Алексей Дмитриевич записал его слова.

— Вы всё про флот, наверное, знаете? — спросил Андрей Изместьева. — А кто самый первый корабль на земле построил? Это известно или нет?

Алексей Дмитриевич снял пенсне, не спеша скрутил папироску. Сергей знал, что дед готовится к обстоятельному и длинному рассказу.

— Ты, дедушка, расскажи вкратце, нам пора на завод.

— А разве у вас сегодня не выходной? — спросил Изместьев.

— Выходной, а только дел всяких полно. Воскресник у нас…

— Ну хорошо. Тогда очень коротко, — согласился Изместьев. — Есть такая легенда, будто титан Прометей построил и оснастил льняным парусом первый на земле корабль, и человек понесся на нем по безбрежному морю. Но это сказка. Прежде чем человечество построило парусный корабль, оно должно было впервые открыть возможность плавания по водным просторам. Может быть, плыл когда-то по реке ствол дерева, а на нем каким-то образом оказался человек. Позже древний человек додумался выдолбить этот ствол. Потом научился править этим челном палкой. Со временем она превратилась в весло… Я бы рассказал вам весь путь корабля — от этого долбленого челна до теперешнего линкора, но вы торопитесь… Кстати, по той же легенде, Прометей не только первый корабль построил. Он еще и огонь дал человеку. А огонь тот принадлежал до этого только богам. И когда я думаю о вашей электросварке, то русские ученые и инженеры Петров, Бенардос и Славянов, открывшие тайну сплавления металла электричеством, представляются мне такими же мудрыми Прометеями…

Андрей, заинтересовавшись рассказом, не хотел уходить. Сергей силой потащил его за рукав.

— Вот старик у тебя! — восторгался Андрей, когда они вышли на улицу. — Возле него побыть — чего только не узнаешь! Тебе, Серега, здорово повезло с дедом, честное комсомольское.

Сергей любил деда, как сын может любить справедливого и требовательного отца. Для мальчика он и был отцом, воспитывавшим Сергея с первых шагов. И только одна дедова привычка была тягостной для Сергея. Старый моряк считал невозможным расстаться с флотской формой. Он ходил по Владивостоку в черной крылатке с застежкой из двух латунных львиных голов, в черной фуражке с белым кантом и темным следом кокарды на околыше, в кителе, на плечах которого виднелись обметанные выгоревшими нитками дырочки для погон. Его адмиральскую «макаровскую» бороду на два клина знал весь город. Владивостокские старожилы привыкли к Изместьеву, как к местной достопримечательности, как к памятнику Невельскому в сквере или ежедневному полуденному выстрелу пушки в морской обсерватории. Но у приезжих старик вызывал любопытство и удивление: Сергей не раз слышал за спиной шепоток или откровенный смех. «Обломок империи», «контра», «сумасшедший» — вот словечки, которые обычно отпускались в адрес старика. Милиционеры из новеньких, увидя шагающего с суковатой палкой и удочками высокого человека в офицерской одежде, приходили в замешательство. Но начальство не усматривало в действиях бывшего моряка ничего, кроме стариковской причуды.

Однажды какой-то подгулявший матрос в широченных «чарльстонах», в традиционной робе — сингапурке и «одесситке», — один из тех морских пижонов, которые к дальним плаваниям имеют весьма отдаленное отношение, крикнул Изместьеву:

— Костюмчик, папаша, вышел из моды. Перешить пора бы. А то форменный позор получается.