— Ты чего, деревня, в земле роешься? — посмеивался Шмякин. — Иль золотишко нашел?

Семен сделал вид, что не слышит обидных слов.

Шмякин по старой деревенской привычке продолжал измываться над Семеном. Сын отцовского батрака оказался здесь совсем некстати. На заводе Гришка рассчитывал сделать большую карьеру. Семен отлично видел, что Гришка живет двойной жизнью: в цехе называет себя пролетарием, а дома, в Рабочей слободке, превращается в прежнего деревенского Гришку. На работе Шмякин разыгрывает активиста, подлаживается. А дома вымещает зло на безответном Семене.

Семен поставил ящик возле катера, подсел к отцу, заглянул через плечо в письмо. Но Федос сердито отпихнул сына, продолжая читать по складам послание из дому. Гришка изредка посматривал на письмо в руках Федоса, вспоминая письмо отца, вложенное в посылку и написанное тревожными намеками и недомолвками. «А солому пришлось спалить, бо погнила вся скрозь… Огонь достал до скворечника, и теперя скворцам по весне жить негде… А что касаемо табаку, то еще остался, а спичек не хватает… Будет возможность — запаси спичек поболе», — писал Харитон. И Гришка кое-что понял…

Шмякин доел сало, обгрыз шкурку и швырнул ее на ящик с болтами.

— Охота же тебе спину гнуть? У завода этой ржавчины хватит.

Семен упрямо молчал, смахнув сапогом шкурку с ящика.

— Ну и пес с тобой, — посмеиваясь сказал Шмякин. — Собирай барахло — может, тебе за это грамотку выпишут. Товарищу Лободе за усердие и за его пролетарскую сознательность. Собрал десяток болтов в пользу индустриализации.

И он пнул ногой ящик. Болты рассыпались, прикрыв яичную скорлупу, белевшую на том месте, где завтракал Гришка.

У Семена перехватило дыхание. Он готов был броситься на обидчика, сбить его с ног, втоптать в землю.

— Пожалеешь, — тихо, но с угрозой сказал Семен.

И принялся собирать разбросанные Гришкой болты.

Изредка Семен взглядывал на Шмякина, который принялся жевать второй кусок сала. На сердце у парня было тошно, словно сдавил его Гришка, как сжимал недавно своими черными пальцами облупленное яйцо. Память подсовывала все жестокое, обидное, унизительное, что позволяли Харитон с Гришкой против отца и Сеньки. Он вспоминал это и не мог простить. Особенно кипела в сердце Семена вчерашняя обида. Он сел писать письмо Поле, а Гришка стал смеяться на весь дом. Семен опешил. «Ты чего смеешься?» — спросил он упавшим голосом. «А то, что ты сочиняешь любовные письма чужим девкам. Ведь я тебе морду за это могу набить». Семен не верил ни одному Гришкиному слову: он слишком хорошо знал Полю, чтобы не принять всерьез услышанного. Не подозрение, а обиду почувствовал Семен — за Полю и за себя. Он пошел с кулаками на Гришку, но отец прикрикнул и не дал завязаться драке. И вот снова зажгло под сердцем…

— Хочешь подсоблю? — услышал Семен позади голос Маши Степкиной.

Не дождавшись ответа, девушка принялась собирать болты. Она делала это стоя на коленях. Лицо ее было совсем близко от склоненной головы Семена. Временами Машенькины волосы, нагретые солнцем, солоновато пахнущие морем, касались его щек. Семену было хорошо и неспокойно от этого прикосновения.

— Ты настоящий молодец, Сенечка! — восторженно воскликнула Маша, управившись с подборкой. — Ты такое замечательное дело придумал, что даже и не представляешь. Мы всех комсомольцев обяжем собрать годные болты, гайки, заклепки.

— Опять шутки шутковать пришла? — сказал посмеиваясь Гришка.

— Никакие не шутки. Совершенно серьезно, — ответила Машенька.

— Не забудь Сеньке грамотку схлопотать, — продолжал язвить Гришка. — За усердие…

— А ну заткни поганую свою пасть! — гаркнул вдруг Федос, замахнувшись кулаком на Гришку. — Замолкни, покуда я тебя не прикончил, кулацкое отродье!

Шмякин соскочил с кильблока, отпрянул в сторону. Лицо его побледнело.

Семен и Маша с недоумением смотрели на расходившегося Федоса. А он, держа в дрожащей руке письмо, наступал на Гришку. И тогда между отцом и Шмякиным встал Семен.

— Не надо, батя. Еще отвечать из-за него придется, — сказал Семен, зная характер отца и боясь, как бы не вышло драки.

Федос успокоился, сел. Гришка тоже пришел в себя. Он с затаенной тревогой поглядел на конверт в руках Федоса.

— Якимку поранил, бандит проклятущий! — шумел Федос. — Харитон подстрелил его на дороге под сопкой. И дом свой спалил. А сам сбежал. За кордон, видать, подался, волчья душа…

— Я давно знал, что он бандит, потому я и ушел из дому, — сказал Шмякин так, словно речь шла не об отце, а о ком-то постороннем.

Федос с отвращением посмотрел на Шмякина, на его вымазанные салом губы.

Юрий внимательно наблюдал за происходившим… В душе он радовался за посрамление Гришки: в последнее время Шмякин стал изводить Дерябина своими обидными шуточками, точно так же, как делал это с Семеном.

Семен взял письмо. Оно было написано рукой Поли. «Яким не велел писать, пока ему не будет лучше. Он не хотел, чтобы вы волновалась. А сейчас уже дело пошло на поправку, и это письмо я пишу по его просьбе. Самому ему некогда, живет в поле. С рукой было плохо, пуля задела кость. Врачи хотели даже отрезать руку поначалу. Но Яким не дал. И все обошлось. А Шмякин Харитон, видимо, ушел за границу. Мои вещи все сгорели, и спасибо тете Евдокии, она перешила кое-что из своего на первый случай. В райисполкоме дали ордер на мануфактуру, сошью платьев. А за здоровье Якима не беспокойтесь, он уже окреп…»

Дальше шли бакарасевские новости. И в самом конце письма было несколько строчек, обращенных к Семену. Он перечитал их дважды и бережно вложил письмо в конверт.

Вдруг из шланга рвануло тугой воздушной струей: компрессорная заработала.

Машенька стремительно сорвалась с места, побежала к своему катеру. Семен прикрутил шланг к сверлильной машинке. Федос, угрюмо посматривая на Гришку, поднял с земли подбойку и взобрался на подмостки.

И здесь поджидала Федоса новая беда. Пока он читал письмо и воевал с Гришкой, на их катер пожаловал контрольный мастер и жестким росчерком мела забраковал всю последнюю работу — один из скуловых листов.

— Ты что же, елки-моталки! — шумел мастер. — На пожар спешил, что ли? Это разве ж работа? С такой клепкой все потечет!..

Шмякин стоял нахохлившись, с красным от злости лицом.

— Мы с Ченом соревновались, хотелось его обогнать, — оправдывался он.

— По-твоему, соцсоревнование — что бег наперегонки? — рассердился мастер. — Скорость без качества никому не нужна. У тебя брак. Давай переклепывай. Я еще в цехком сообщу, пусть тебя, елки-моталки, рогожным знаменем наградят.

И контрольный мастер ушел, оставив густо исчерканный мелом лист.

— Говорил тебе, не лезь в это соревнование, — сердито упрекал Гришку Федос. — Поспешишь — людей насмешишь.

Бригадир китайской бригады Чен слышал слова контрольного мастера, подошел к Шмякину:

— Скучай не надо. Наша помоги…

— Это чего же ради за нас станешь отдуваться? — спросил Федос. — Сами напартачили, сами и расхлебывать будем.

— Зачем так говори? Товарища выручай надо, — настаивал Чен.

Тут подоспела еще Машенька.

— Мы тоже подсобим, не горюйте, дядя Федос, — сказала она.

Машенька терпеть не могла Гришку и уж, конечно, не ради него вызвалась помочь соседям. Ей было жаль Федоса: он работал добросовестно и не знал, что Шмякин халтурит в надежде на слабый контроль.

— Мы с Ченом берем вас на буксир, — улыбаясь сказала Маша.

Федос отстранил рукой Шмякина и сказал Чену и Маше:

— Спасибо, конечно, за заботу, а только мы сами разберемся.

— Ты чего здесь командуешь? — огрызнулся Шмякин. — Ишь, хозяин выискался. Ты у меня подручный и помалкивай.

— А может, я и есть здесь хозяин! — прикрикнул на Гришку Федос.

Но Шмякин сделал вид, что слова эти относятся не к нему. Он уже взвесил все выгоды предложения соседей и, в душе смеясь над их бескорыстием, сказал:

— Буксир так буксир. Тяни, вытягивай, где наша не пропадала!