Частные дома, знаменитые petites maisons[181], были роскошно украшены и удобно оборудованы для удовольствия как мужчин, так и женщин, которые имели смелость требовать для своих свиданий личное гнездышко.
Появились изысканной работы игорные столы, туалетные столики, элегантные, в дамском стиле, мобильные предметы мебели рококо, и надо всем красноречиво царила софа. Софа даже дала свое имя игривой комедии Кребильона-сына{160}. Софы были всех мыслимых форм и размеров, рассчитанные на разнообразные позы: в форме гондолы, корзины, крылатые, «для беседы», «наперсники» и уютные «тет-а-тет».
Кресла, отличавшиеся прихотливо изогнутыми линиями, приглашали гостей утонуть в их роскошных глубинах. Мадам Виктория, одна из дочерей Людовика XV, заявляла, что единственная вещь, удержавшая ее от ухода в монастырь,— это ее bergere[182].
Люди стали более требовательными к своему личному туалету. Они мылись чаще и с тонкостями, которых не знало предыдущее столетие. Светские дамы принимали в ванных гостей обоего пола, но этот обычай был не так бесстыден, как кажется, так как вода в ванных комнатах предусмотрительно забеливалась миндальным молоком, успешно скрывавшим тела. Мадам дю Шатле была одной из немногих дам, у которых хватало бесстыдства не пользоваться этой своеобразной вуалью. Некоторые дамы, когда им докладывали о приходе гостей, накрывали ванны выдвижными деревянными крышками.
По берегам Сены были построены бани, и распутники производили множество скандалов, купаясь нагишом и путешествуя на лодке от одного моста до другого мимо заведений, предназначенных только для дам. Несколько бань в центре Парижа настолько вошли в моду, что дамы абонировали в них комнаты на год, как ложи в оперном театре. Бани Тиволи, специализацией которых были омовения перед свадьбами, до конца века процветали на улице Сен-Лазар. Предсвадебная баня, за которой следовал предсвадебный ужин в Тиволи, была чудесным праздником сладострастия. В воду добавлялись «заморские ароматные вина» и пряности, после бани жениху делали массаж со шпанскими мушками и возжигающими желание маслами, а завершалось все это возбуждающим легким ужином из трюфелей в шампанском. В течение одного столетия Тиволи снискал дурную репутацию.
Спальни начали оснащать гигиенической принадлежностью, позаимствовать которую англосаксам вечно мешали их неотесанность и ханжеское лицемерие,— биде. (Артура Янга чрезвычайно поразил этот предмет, который он желал бы видеть внедренным в Англии, как он писал в своих Путешествиях.) Первые биде были произведениями искусства, заключенными в кожаные и инкрустированные ящики. У мадам де Помпадур биде было с крышкой из розового дерева и золоченой подставкой. Краснодеревщик Кошуа предусматривал место для скромного биде в своих ящиках для рукоделия и письменных столах. Дюлэн делал походные биде с отвинчивающейся подставкой (для использования в армии). Мария-Антуанетта взяла свое биде с собой в тюрьму. Замечательное серебряное биде с надписью «Пустите ко мне детей» несколько лет назад появилось на аукционе. Однако до девятнадцатого века биде не получили широкого распространения.{161} В опубликованном в 1790 году Almanack des honnetes femmes[183] высказывалась мысль о том, что неплохо было бы учредить Fete du Bidet[184]у дабы поощрить использование этого предмета гигиены в провинции. Не далее как в 1855 году можно было услышать историю о хозяйке-провинциалке, которая, готовясь встретить гостей и проверяя, все ли на обеденном столе в порядке, пришла в ужас, обнаружив, что ее новое, заказанное в Париже биде красуется вместо декоративной вазы посреди стола. Когда же она спросила у дворецкого, что это значит, тот с невинным видом ответил: «Но, мадам, ведь это же новая супница, которую вам доставили сегодня утром!»
К счастью для тогдашних красавиц, живописцы питали к ним огромнейший интерес. И какие живописцы! Как живо они воспроизводили веселую языческую чувственность своего времени. Их полотна обессмертили восемнадцатый век.
Женщин изображали сияющими, розовыми и пухленькими. В их глазах появились отсутствовавшие в предыдущем столетии ум, ехидство и чувство превосходства. Взгляните на La Chemise Enlevee[185] Фрагонара или бесстыдную Jeune Femme[186] Франсуа Буше, столь характерные для того времени, напрочь забывшего о застенчивости... Буше, подобно многим предшественникам, как только мог использовал мифологию, чтобы представить своих очаровательных маленьких натурщиц нагими. Никто лучше него не умел раздеть женщину или поместить ее в более пикантную обстановку: «Единственное наше занятие,— кажется, говорят они,— доставлять вам удовольствие. Мы созданы для того, чтобы позировать, восседая верхом на облаке (чтобы вы могли полюбоваться нашими очаровательными ножками), или бросаться в объятия сатиров (чтобы показать во всей красе наши заостренные груди), но мы — всего-навсего маленькие парижанки, к которым месье Буше питает такую страсть. Он нам часто это доказывает в перерывах между сеансами...»{162} Однако, состарившись, художник отказался от натурщиц и заполнил свою мастерскую красивыми морскими раковинами и драгоценными камнями. (Только пуританин вроде Дидро способен был упрекнуть Буше в том, что он писал «мушки, помпоны и румяна — распутных сатиров и маленьких незаконнорожденных отпрысков Силена и Бахуса».)
Целомудренный и неземной Ватто, вдохновленный масками итальянской комедии, писал «галантные празднества», похожие на мечты (Кейлюс, хорошо знавший художника, говорил о нем: «немного пасторальный и нежный»). Верне наслаждался, населяя свои пейзажи влюбленными и купальщиками, Моро и де Труа изображали вихрь светской жизни: Retour du Bal, Sortie de Opera, Le Souper Fin, La Toilette de Matin[187] и так далее, Э. Жора занимали реалистические аспекты парижской жизни (Transport des Filles de Joie a L’Hopital[188]), Сент-Обен интересовался уличными сценами, а безмятежный Шарден писал простые интерьеры в домах зажиточных bourgeois, населенных добродетельного вида женами и па-иньками-детьми. На полотнах Греза оживали притворные ingenues[189], подобные его взбалмошной супруге, которая за ширмой принимала любовников и едва не расшибла мужу голову ночным горшком.
В том, что касалось чистого сладострастия, с Фрагонаром никто не мог соперничать. Что за любовь к жизни, что за кипучее веселье! Взгляните на La Culbute, LEscarpolette, LInstant Desire, L Armoire[190] и вариации на тему поцелуя: Le Baiser а la Derobee, Le Premier Baiser, Le Baiser sur le Cou, Le Baiser sur la Bouche[191]... поцелуи юные, пламенные, жгучие... и как мастерски взбиты простыни и смяты сорочки! Неудивительно, что художника приглашали расписывать альковы во многих petites maisons.
Театр оказывал на моду огромное воздействие. Хотя у рыцарского романа Амадис читателей больше не находилось, рукава «амадис» появились вскоре после постановки одноименной оперы Люлли. А шляпки «жатва» были обязаны своим появлением опере Фавара Les Moissonneurs[192]. Мода откликалась и на последние известия. В 1783 —1784 годах внезапно возникла мода на причудливое разноцветное одеяние под названием «гарпия». Ее появление было обязано рассказу об открытии в Чили двурогого монстра с человеческим лицом и крыльями летучей мыши, который, как говорили, каждый день съедал вола и четырех свиней.
