В другом месте Опытов философ добавляет: «Говоря более простым и земным языком, когда соитие свершилось, я обнаруживаю, что любовь суть не что иное, как неутолимая жажда наслаждения предметом, которым мы жадно желаем владеть. Нет никакой Венеры, кроме щекочущего наслаждения, которое мы испытываем, когда опорожняются вместилища семени». Монтень признает, что любовь — занятие суетное, но она поддерживает в человеке бодрость и «отодвигает время появления старческих колик».
Женщин Монтень любил и полагал, что «за исключением воспитания и обычая... они сделаны из того же теста, что и мужчины», но он признается, что иногда «являл им образец желчности и неразумной нетерпимости, когда меня вынуждали к тому противоречия и раздоры между нами, их уловки и хитрости, ибо, в силу моего темперамента, я подвержен действию торопливых и опрометчивых побуждений». Как бы там ни было, писатель, отправившись в странствие по Италии, не взял с собой госпожу Монтень, хотя разлука, по-видимому, сделала его мысли более нежными.
Монтень возражал против тогдашней системы воспитания девочек, вследствие которой в голове у них была лишь одна мысль — о любви; однако он тщательно избегал вмешиваться в воспитание своих собственных дочерей, оставляя эту заботу женщинам и ограничившись замечанием: «Мы неустанно возбуждаем и воспламеняем их воображение, а после вопим: «О Боже, она беременна!» Писатель сознавал, что в браке женщине, принимая во внимание мужские привычки, не приходится много отдыхать, поскольку в противном случае, «если ей попадется муж, в котором кипит жизненная сила, он будет выставлять эту силу напоказ, расходуя ее вне стен супружеской спальни». Мужья попирали ногами красоты, добродетели и услады Венеры, запрещая женам находить удовольствие в страсти и по собственной воле оскорбляя страсть в себе, поскольку, как отмечал Монтень: «Мы больше боимся оскорбления стыда наших жен, чем наших собственных пороков, и определяем тяжесть грехов сообразно своим интересам». К своему полу он не испытывал особого доверия. «Женщины сильно рисковали, целиком отдаваясь на милость нашего постоянства и веры. Это добродетели редкие и труднодостижимые... как только мы овладеваем ими, они перестают нами владеть».
Если мужчина был столь плохого мнения о мужьях, то нет ничего удивительного в том, что женщина, Маргарита Наваррская в Гептамероне, восклицает: «Я верю, что встречаются среди мужей такие звери, что супругам их не показалось бы странною жизнь среди диких зверей!» «Если бы звери не кусались,— замечает Эннасюита,— их общество было бы мне столь же приятно, как общество мужчин, которые, без сомнения, вспыльчивы и с которыми нелегко ужиться». Мужчины защищаются, говоря: «Ничто не гонит мужчин из дома за границу сильнее брака — ибо войны на чужбине не труднее выдержать, нежели войны домашние».
Маргарита тем не менее одобряет брак, хотя в ее описании он выглядит не очень привлекательно: «Люди должны подчиняться воле Господа, невзирая на звание, богатство или удовольствие, но, любя добродетельной любовью, с согласия своих родственников, они должны желать жить в браке, как повелели Бог и природа. И хотя в этой жизни невозможно совсем избежать страданий, но брак позволит людям прожить жизнь так, чтобы после не пришлось раскаиваться».
Женщины в те дни многого не просили. Ни одна из них не протестовала против владычества мужчин. Все, чего они хотели,— это «не оказаться брошенными и не подвергаться дурному обращению»{85}. Однако женщинам приходилось мириться с мужьями, которые им достались, и Маргарита советовала им не впадать в отчаяние, пока они в течение долгого времени не испробуют все средства, чтобы исправить своих спутников жизни, так как «каждый день — это двадцать четыре часа, и настроение мужчины может измениться в любой из них».
Но одному мужчине — своему царственному брату — Маргарита всегда была готова прощать его слабости. В одной из новелл Гептамерона описана его любовная интрижка с женой судебного пристава, которую он встретил на свадьбе. Дом, где жила эта дама, примыкал к монастырю, и Франциск счел, что через монастырскую ограду лежит наиболее безопасный путь в спальню возлюбленной. Уходя ранним утром от своей красотки, король — из осторожности, на случай, если его кто-нибудь заметил — входил помолиться в часовню, и таким образом монахи привыкли видеть его у заутрени. Это произвело такое впечатление на аббата, что он сказал Маргарите, как прекрасно, по его мнению, «видеть короля, пожертвовавшего своим отдыхом и развлечениями», чтобы прийти послушать с монахами утреннюю мессу. «Принцесса не знала, что и думать. Ее брат был человеком богобоязненным и глубоко верующим, хотя и светским, но она никогда бы не подумала, что он способен на такого рода проявления благочестия». Когда она заговорила с ним об этом, Франциск расхохотался и рассказал ей все как есть. Маргарита похвалила его осмотрительность, ибо, как она писала в Гептамероне, «немного найдется таких знатных господ, которые, насладившись женщиной, заботятся о том, чтобы избежать публичного скандала или не запятнать ее чести».
Женщины, хорошо знавшие, как снисходительно король смотрит на их грешки, время от времени просили монарха уладить их семейные проблемы. Жена сеньора де ла Фуркрери, например, в своем прошении излагала его величеству обстоятельства, вынудившие ее отомстить за себя своему развратному мужу, который выдал свою любовницу, Марион Бершери, замуж за одного из своих слуг, с тем чтобы она постоянно была к его услугам. Озлобленная жена приказала одному из собственных слуг избить девушку и отрезала ей нос.
Для мужчин было довольно обычным делом похваляться благосклонностью и «тайными щедротами» женщин. Мы знаем, что говорил по этому поводу Монтень. Он абсолютно не одобрял этой послеобеденной привычки, предавая ее проклятию как «слишком большое унижение, которое свидетельствует о душевной низости; столь жестоко допускать, чтобы люди столь неблагодарные, столь нескромные и столь легкомысленные пускались на охоту за этими нежными, изысканными, восхитительными наслаждениями, травили и преследовали их!»
В этой связи можно вспомнить историю о дворянине, который, накануне преодолев сомнения дамы, проснулся рано утром в сильном волнении. «Ты недоволен, любимый?» — с тревогой спросила женщина. «Доволен, конечно же доволен,— отвечал «любимый»,— так доволен, что хотел бы, чтобы сейчас уже пора было вставать с постели — тогда бы я мог пойти и рассказать об этом всем!»
Легкомысленные жены дорого платили за свои развлечения, если не проявляли должной осмотрительности. Уцачным примером может служить скандал с женой лейтенанта Шатле. Эта дама в один прекрасный день в четыре часа пополудни сбежала с господином Эньяном де Сен-Месменом и его младшим братом (который, пока дама спала со старшим, делил постель с ее горничной), прихватив почти все драгоценности и столовое серебро. Этот двойной роман продолжался три месяца, после чего дама имела наглость вернуться в столицу, где ее ждал суд. Согласно приговору, она должна была в присутствии двух свидетелей просить прощения у мужа. Затем ее должны были препроводить в монастырь Корде-льерок, высечь, обрить голову и облачить в монашескую одежду. Там даме надлежало оставаться в течение трех лет (в это время муж, если хотел, мог навещать ее и вступать с ней в любовные отношения). Настоятельница обязана была «применять дисциплину», то есть бить узницу три раза в месяц. Что же касается обоих братьев Сен-Месмен, то они никакого наказания не понесли! Дама написала Франциску I, и монарх, отличавшийся галантностью и широтой взглядов, отдал приказ о ее освобождении.
Однако монастырь монастырю рознь. Нравы, царившие в обителях Монмартра и Пуасси, были весьма свободными (так повелось еще со времен Вийона), и Генрих IV так приятно проводил время с очаровательными юными аббатисами, когда осаждал Париж во время гражданской войны, что знаменитый проповедник заявлял, будто король «переспал с нашей Святой Матерью Церковью и наставил рога Всевышнему». (В следующем столетии проповеди стали более возвышенными.)
