К несчастью, кассиры во Франции (да и повсюду) убеждены, что живущие в двадцатом веке потомки зрителей фарсов и фабльо хотят знать обо всем намного подробнее.
Деликатная задача знакомства молодежи с любовью неразрывно связана с преобладающими в данный момент в обществе взглядами на любовь. В нынешнем до сих пор идет война с переменным успехом. По-прежнему процветает эротизм — он даже сделался частью туристской индустрии. С другой стороны, проблема страсти не может быть решена с помощью «одомашненной» любви, превозносимой философами. Любовь «вне закона» всегда будет взывать к таящемуся в мужской душе анархическому началу, как утверждал в своих воспоминаниях Франсис Карсо: «Не знающая преград спокойная буржуазная любовь не интересует меня абсолютно. Но как только в дело вмешиваются жестокие разлуки, рыдания, соседские сплетни, подозрения мужа и сотни трудностей всякого рода, которые устрашают малодушных,— это рождает во мне некий отклик, как будто я этого всегда втайне ожидал и к этому готовился»{294}.
Однако тому, кто возьмет на себя смелость дать исчерпывающее описание любовной жизни современной Франции, понадобится куда больше информации. Не проводилось подробных исследований ни по различным регионам, ни по разным профессиям и общественным классам. История любви вряд ли началась, поскольку еще не изобретено надежного способа ее описать. Здесь играет роль множество как поддающихся, так и не поддающихся учету факторов. Нижеследующие краткие наброски из жизни сегодняшней Франции — один из них посвящен региону, а другой — одному из общественных классов — служат примерами многообразия форм мышления и поведения в любви, сохраняющегося, несмотря на склонность современного общества к стандартизации.
Первое — молодое поколение французской аристократии. Аристократы! Мы почти забыли о них, хотя практически все, что нам известно о любви до девятнадцатого века, относится к представителям социальной элиты. В двадцатом веке, однако, слово «аристократия» звучит как социальный анахронизм. На самом деле, круг французских аристократов — это особый мир, в котором многие старые традиции сохранились почти в полной неприкосновенности. К примеру, премудрости танцевального искусства дети высшего дворянства постигают в освященном временем респектабельном заведении под названием «Барадюк», а не в прокуренном « Сен - Жермен-де-Пре». Здесь из поколения в поколение отпрыски старинных знатных родов знакомятся и завязывают дружеские отношения; на основе этих отношений составляются компании для rallye[330]. Это — еженедельные танцевальные вечера, устраиваемые в доме одного из аристократов под неусыпным наблюдением взрослых. На них собирается около сорока девушек и сорока молодых людей, тщательно отобранных. Petits rallyes[331] предназначены для девушек четырнадцати—пятнадцати лет — по субботам или воскресеньям с шести до девяти вечера в течение всего сезона, на них слушают пластинки, танцуют, пьют оранжад и шампанское, едят petits-fours. Grands rallyes[332] — для тех, кому исполнилось шестнадцать, с восьми вечера до полуночи, на них надевают короткие вечерние платья, вместо радиолы играет оркестр, а в буфетах продают виски. Девушки «выходят в свет», когда им исполняется восемнадцать, и каждое семейство по этому случаю дает бал{295}.
Что касается региона — вернемся туда, откуда мы начали наш рассказ — во времена средневековья, на юг, и посмотрим, как восемь веков спустя относятся к любви потомки трубадуров.{296}
Просто удивительно, как им удалось сохранить до наших дней практически в первозданном виде отношение к любви, выработанное их предками,— несмотря на то что со времен трубадуров появилось много новых теорий и прошло много лет. Вот что сказал по этому поводу месье Рене Нейи, сам уроженец юга, хорошо знающий своих земляков, особенно молодое поколение:
«Молодые лангедокцы, подобно большинству жителей Средиземноморья, в глубине души — донжуаны. Много лет проходит, прежде чем они понимают, что не все женщины от них без ума. Но это признак неспособности чувствовать, которая влечет за собой явную сердечную черствость, нескромность, хвастовство в любви и так далее. Они бы рады полюбить, но им стыдно увлечься. Лангедокцы, одаренные от природы богатым воображением, либо вообще не позволяют любовному чувству проявить свои возможности, либо дают ему волю лишь в игре; будучи чрезвычайно эмоциональными и склонными вносить сентиментальность в отношения мужчины и женщины, они стараются ослабить свои чувства и оторвать их от жизни. Они одновременно и унижают, и превозносят любовь и женщину. Из страха впасть в сентиментальность они воображают себе идеальную женщину, наделенную всеми достоинствами, вдохновительницу всех добродетелей, мать и девственницу в одном лице,{297} и наконец, поскольку теория и реальность у них никогда не смешиваются, продолжают относиться к женщине как к недочеловеку.
На уровне инстинктов лангедокцы остались многоженцами и склонны, подобно трубадурам прошлых веков, делить любовь на две или три части. Наблюдательные путешественники прошлого века бывали поражены тем, что столько лангедокцев, и бедных, и зажиточных, содержат по нескольку любовниц, причем с законной супругой у всех этих женщин, как правило, прекрасные отношения, так как у каждой — свое место и особые прерогативы. К концу девятнадцатого и в начале двадцатого столетия провинциальные буржуа содержали молодых парижанок, которых навещали только раз в месяц. По правде говоря, в этой эротической роскоши присутствовала изрядная доля тщеславия. Это был род нетипичного почитания любви, считавшейся развлечением, и любви чистой, то есть «очищенной» от супружеских сантиментов, поскольку брак и страсть для южанина были несовместимы начиная с тринадцатого столетия. Склонность лангедокцев к проституткам — явление того же порядка, но еще более нетипичное. Роль лангедокских проституток — общественную и даже семейную — нельзя недооценивать. Они утешают, дают советы и часто в конце концов становятся законными женами своих клиентов.
Ныне благодаря закрытию maisorts closes[333], сексуальной свободе в отношениях между молодыми людьми, существующей под видом «товарищеских отношений», эмансипации девушек, раннему вступлению в брак,— нравы переменились, и старые идеи о делении любви на категории отмирают. Тем не менее на представления о женщинах и любви молодежь Лангедока по-прежнему смотрит как на великолепные мифы, скрывающие окутанный тайной идеал. Им по-прежнему нужна любовь в ее истинном смысле, они по-прежнему стремятся очистить ее и уберечь от «мерзкой» реальности. Любопытно, что, хотя лангедокцы всегда подвергали любовь такому скрупулезному анализу, — ни воплотить ее в жизнь в полной мере, ни даже думать о ней иначе как о чем-то чрезвычайно далеком от реальности у них никогда не получалось».
Будучи уверенной, что к молодым жителям Нормандии, например, нельзя отнести вышеприведенные слова о донжуанстве и хвастовстве, я, тем не менее, склонна полагать, что черты любви-развлечения или любви-объекта анализа с последующим отделением интеллектуальных идей от поведения в реальной жизни, окружающая любовь атмосфера неестественности весьма характерны для большинства французов (но, разумеется, не только для них одних). В национальной атмосфере, все еще перенасыщенной сексуальностью, несмотря на появление более пуританских течений, страсть заканчивается драмой, а адюльтер сворачивает в наезженную колею любви-комедии, если к нему относятся слишком серьезно или чересчур легкомысленно. Любовь, которая считается запретным развлечением, обладает особой притягательностью для романского темперамента, находящего удовольствие в нарушении законов всякого рода, не только из удовольствия кого-то надуть, но и чтобы поупражнять свою изобретательность и впоследствии похвастаться своим успехом. Однако в наши дни, когда темп жизни нарастает и ширится круг интересов и мужчин, и женщин,— у людей стало меньше времени на пустое волокитство, бывшее на протяжении многих столетий прерогативой располагавших досугом людей.
