«А на Первую линию не пошел, побоялся», — подумал он.

Лаборатория заканчивала работу в четыре часа, и если с домны посылали за анализом после четырех, бумажку с результатом анализа оставляли в коридоре на столе. Однажды Степан пришел в лабораторию после конца работы. Обычно запертая дверь в лабораторный зал была на этот раз полуоткрыта. Степан заглянул — никого. Осторожно ступая, он прошел между столами, погладил полированное дерево, коснулся ладонью большой оранжевой банки, понюхал воздух. Сдерживая дыхание, он взял в руку пустую колбу и постучал по ней ногтем; тонкое, легкое стекло тихонько позванивало. Потом он рассматривал трубку со стеклянным краном, закрепленную в металлических лапках. На цыпочках вошел он в маленькую светлую комнату, предварительно прочтя надпись на двери? «Без дела в весовую не входить!» У стен на столах стояли стеклянные ящики, а в них покоились блещущие сталью и золотом весы. Возле каждых весов стояли черные полированные коробочки с разновесом. Разновес был словно игрушечный, а последнюю гирьку, величиной с зернышко, невозможно было ухватить пальцами. Степан догадался и вынул ее щипчиками.

«Золото чистое», — подумал он и осторожно вложил гирьку обратно в ячейку, высверленную в ящике. Его восхитила мысль, что с помощью этих золотых гирек, тонких, нежных весов, легких стеклянных сосудов химики узнают, как работает дикая, ревущая, тяжелая печь. Кажется, упади одна колоша с домны — и от всего лабораторного зала духу не останется. Подойдешь к домне, заглянешь в фурменную гляделку — и видишь гору огня, миллионы белых быстрых червей, пламенную «метелицу».

Там все смешалось: сотни пудов руды, груды шлака, флюсы — все это прет сверху вниз, льются на горно яркие капли чугуна; а вверх с ревом идет горячее дутье, и все в пламени, дыму, в движении… И он разглядывал хрупкое резное коромысло весов…

«Зачем колпак стеклянный? Чтобы пыль на них не села или чтобы не дыхнул кто? Верно, нажрутся луку, выпьют вина и придут на работу. Весы тонкие — они этого не выносят. На таких весах взвесить волос можно или же пыль, крыло комариное».

— Вы что ж здесь делаете, Кольчугин? — спросил, незаметно подойдя, заведующий лабораторией.

«Думает, я золото воровать пришел или спирт», — мелькнула у Степана мысль.

— Так, ей-богу, просто посмотреть, — сказал он и, поднявшись, показал Алексею Давыдовичу свои ладони — ничего у него не было в руках.

Алексей Давыдович спросил:

— Интересные весы?

Степан обрадовался, услыша дружелюбный вопрос, и сказал:

— Очень даже.

— Что же вас интересует?

— Вот это, как все делается?

— Химиком, значит, хотите быть?

— Ну да, химиком. — И Степан недоверчиво усмехнулся, поглядев на заведующего.

Алексей Давыдович сел на табурет и сказал:

— Вы садитесь, чего стоять.

Степан осторожно сел, стараясь не сильно нажимать на табурет. Он не глядел на заведующего и не дышал в его сторону; этот лысый щуплый человек казался ему хрупким, тонким, требующим такого же осторожного обращения, как и все предметы в лаборатории.

— Сколько вам лет, Кольчугин?

— Семнадцать.

— Что ж, Ломоносов в таком возрасте только грамоту выучил.

— Я давно грамотный, книги читаю.

— Что вы читали?

— Разное читал. Про Бову, про Тараса Бульбу, песенник читал — «Пятьсот песен». Еще писатель, перевод с немецкого, забыл фамилию.

— А вообще читать нравится?

— Нравится, конечно.

— Да-а. — Алексей Давыдович задумчиво потер ладонью свой лысый череп, точно врач, осмотревший больного и раздумывающий теперь о его болезни. — Трудно работать на доменной печи? — спросил он.

— Чего трудно? Обыкновенно.

— Да-а, — снова протяжно промолвил Алексей Давыдович и вдруг оживленно, дружелюбно обратился к Степану: Скучно мне здесь, Кольчугин. Какое-то собачье одиночество. Я бы рад был двадцать часов работать…

Степан сконфузился и тихо спросил:

— Вы что ж, холостой?

Алексей Давыдович не ответил. Степан искоса поглядывал на бледные веснушки, маленький нос заведующего и нерешительно покашливал. Попросишь, а вдруг посмеется или скажет: «А деньги на ученье у тебя есть?» Степан, глядя, как Алексей Давыдович морщится, как дергается у него веко, боялся заговорить. Никогда в жизни Степан не испытывал такого унизительного чувства нерешительности. Мальчишкой, в шахте, он выспрашивал деда о подземных чудесах; дед часто сердился, гнал его, но мальчика это не смущало. Надоедал он когда-то и Марфе, постигая тайны жестяного ремесла. На домне Мьята на что уж сердит и грозен, а расспрашивать и его нетрудно. А вот Алексей Давыдович внушал робость: в белом халате, с галстуком, в черных брюках и в ботинках на шнурках. Не то доктор, не то инженер. Не то он усмехался, ожидая, когда Степан заговорит, не то он вовсе забыл о Степане… Чувство неловкости не проходило, а, наоборот, делалось сильней, и Степану казалось, что у него никогда не хватит силы объясниться с этим непонятным человеком; по-простому говорить с ним нельзя было, а «особенного» разговора Степан не знал.

Алексей Давыдович в третий раз сказал протяжное:

— Да-а, — и задумчиво произнес: — Слушайте, Кольчугин, а вы бы хотели со мной заниматься по вечерам? И химию и вообще, а? Как вы смотрите на сей предмет?

Степан сделал движение, точно человек, долго силившийся проглотить большой кусок и наконец с облегчением почувствовавший: вот, прошло!

— Я сам все хотел вас просить, боялся только, — сказал Степан.

— Чего же вы боялись?

— Да так, как же…

— Отчего же, меня это развлечет. Дело к осени, знаете, а я не любитель в гости ходить. Да и помочь вам я буду рад.

Он подошел совсем близко, быстро моргая белыми ресницами, сощурился и посмотрел Степану в лицо.

— Архангельский мужик… Черт его знает, все бывает… все может случиться, — бормотал он.

А Степан стоял перед ним.

— Ладно, ладно, — сказал Алексей Давыдович, — вот завтра приходите вечерком… — Как бы объяснить, где я живу? На Ларинке, у мастера мартеновского цеха Королева. Это, если идти от завода, директорский дом справа останется…

— Да я знаю, — перебил Степан, — у Андрея Андреевича, он крестный мне.

— Крестный? Да что вы? Ну вот и отлично. Хотя, вообще говоря, отличного мало, я с удовольствием перееду от вашего крестного. Он человек несколько странный… Впрочем, это, возможно, мне все кажется, у меня ведь ход отдельный, я с ним почти не общаюсь, так, мельком кое-что наблюдал, но это все ерунда.

Степан пошел вдоль рельсового пути к доменному цеху. Ему хотелось побежать, как в детстве, когда он мчался к дому, сжимая в руке прозрачный камень. Он не представлял себе подробностей будущих занятий с химиком, он не знал, что может для него получиться из этих уроков, никаких выгод он не ждал для себя, да и не думал о них вовсе.

Одна лишь мысль беспокоила его: вдруг химик захочет денег за ученье? Где их взять?

Чья-то рука вдруг схватила его за воротник. Степан, споткнувшись о рельс, соскочил с полотна, ничего не понимая, растерянно оглянулся, едва удержавшись на ногах. Рядом с ним стоял заведующий цехом, инженер Воловик, а всего лишь в нескольких вершках от Степана, негромко постукивая, шла по рельсам товарная платформа. Степан растерянно глядел на лениво покачивающийся борт ее, смотрел на кусочки угля и щенки, медленно плывущие на одном уровне с его глазами. Потом поглядел вниз. Колеса шли медленно и тихо, точно подкрадывались, стараясь не шуметь. Инженер Воловик, синеглазый, красивый, все еще держал Степана за ворот, и со стороны могло показаться, что Степан хочет кинуться под колеса и Воловик силой удерживает его.

— Ты пьян, что ли, сумасшедший, сукин сын? — сердито и взволнованно спросил инженер.

— Задумался, — виновато сказал Степан.

— Еще секунда, и сбило бы тебя, — оживленно сказал инженер, — я только успел тебя оттащить, углом меня задело. — И он показал на грязный след ржавчины на своем пиджаке.