Но вот Степка снова попал на подземный рудничный двор, протиснулся между грязных, мокрых людей и вошел в клеть.

Снова захватило дыхание от стремительной быстроты, снова замелькали камень и дерево обшивки, снова заблестела вода. Но сейчас, когда клеть неслась вверх, Степке казалось, что она проваливается в глубину. Серый рассеянный свет показался где-то очень высоко над головой, ноздри ощутили сухость и тепло земного воздуха.

Торопясь и спотыкаясь, выбежал Степка из надшахтного здания. Снова над ним стояло прекрасное высокое небо, ветер коснулся его лица, радостной и оглушающей музыкой был полон воздух. Голос гудка казался добрым, стариковским. Он ничуть не походил на утренний пронзительный вой, о котором говорили рабочие:

— Вона черт кричит, зовет уже…

Степка размазал угольную пыль по лицу, надвинул на самые глаза картуз и представлял себе, как, зайдя в поселок, презрительно поглядит на девчонок, толкнет плечом Пашку и обругает его грубым шахтерским словом. Потом он неторопливо вынесет во двор корыто, ведро…

Жениться разве? Тогда все будет делать жена, а он, помывшись, слепой от мыльной воды и упавших на глаза мокрых волос, протянет руку и скажет недовольно: «Вот дура баба, полотенцу сюда давай».

Рядом с ним шли красные от рудной пыли, прославленные своим босячеством и пьянством катали, серолицые, мрачные мартеновцы, коренастые прокатчики, белые от известки женщины с шамотного завода, степенные слесари и механики, черные черти шахтеры, надменные машинисты, красноглазые оборванные чугунщики.

— Эй, Степка! — позвал чей-то знакомый голос.

Степка оглянулся — за ним шел Пахарь.

— Ты где, в шахте? — спросил он.

— Ну да, в шахте, — ответил Степка.

Они пошли рядом, и суровый человек Пахарь, однажды отлупивший Степку, сейчас разговаривал с ним, как с равным.

— Случай-то какой, — усмехаясь, говорил он. — Боков старый под кран кинулся, так ему голову и отчикало.

Степка, радуясь, что ведет солидный, взрослый раз-говор, хрипло спросил:

— Пьяный он был?

— В том и штука, совсем не пьяный, — таинственно сказал Пахарь. — Как старуха удавилась, он ни одной ночи не спал, ходил по двору, бормотал, а сегодня, когда третью печь выпускали, подошел к крану да как рванется…

Во дворе дети окружили Степку, но губастая Верка испортила торжество. Гнусавым голосом она закричала:

— Арестант, арестант… арестантская морда…

В освободившуюся комнату Боковых въехали новые жильцы: Гомонов, вдовец, газовщик из доменного цеха, его дочка и старуха мать. На второй же день с ними произошел смешной случай. Всю ночь боковский кот стучал лбом в окно, а утром ворвался в комнату и спрятался от старухи в духовку. Старуха решила, что кот ушел, и занялась хозяйством, растопила плиту. Обгоревший кот вырвался, выскочил во двор. Старуха погналась за ним, но кот залез в угольный сарай и, сидя там, кричал.

Когда Степка вернулся с работы, мальчики уже вытащили кота из сарая и, стоя над ним, совещались, что делать.

Покойная бабка Авдотья любила этого седого толстого кота. Усы у него росли только на одной щеке, со второй их весной срезал стеклышком Степка.

— Убить его, а то мучается, — говорил Мишка Пахарь.

— Я тебя самого убью, — сказал Пашка — Он у меня турмана загрыз. Сейчас за хвост его подвешу.

Он взял кота за заднюю ногу и поволок его по двору.

— А ну, пусти! — крикнул вдруг Степка и со страшной злобой ударил Пашку по руке.

Пашка выпустил кота и растерянно спросил:

— Чего ты, в морду хочешь?

Степка схватил камень, и Пашка, закрыв голову руками, отбежал, — маленький, перепачканный углем человечек точно нес в себе частицу буйного шахтерского удальства.

Степка угодил камнем Пашке в ногу. Пашка вскрикнул и, ковыляя, побежал к дому, а Степка налетел на него и лупил кулаками по спине и по шее.

Кота торжественно похоронили в ущелье за домом и на могиле поставили крест. Степка весь вечер ходил победителем, и мальчики с почтением смотрели на него.

— Господи, как сатана какая-то, — говорили женщины.

— Ты бы помылся, — уговаривала тетя Нюша. — Пойдешь к матери в воскресенье, она слезами зальется.

— Я в субботу помоюсь, — сказал Степка.

Мальчики подошли к бывшей боковской квартире и принялись кричать:

— Эй, ты, кота не допекла!

Бабка не отвечала, но когда Степка начал показывать ей через стекло кукиши и кричать обидные слова, она выскочила во двор, и Степка, вмиг забыв о шахтерской удали, спрятался за сарай.

Худая девочка в длинной юбке, почти целиком прикрывающей ее темные худые ножки, ходила под окном, баюкая сверток тряпок. У девочки были желтые лохматые волосы, не заплетенные в косу.

Степка пошел к ней, строя жестокие рожи. Она, должно быть, подумала, что кукла испугана видом грязного и оборванного паренька, наклонила голову и запела:

— А-а-а-а, ты не бо-о-ой-ся.

На мгновение Степка замедлил шаги, но за спиной хихикали мальчики, ожидавшие представления.

— Эй! — крикнул Степка и, вырвав из рук девочки младенца, занес его высоко в воздух, бросил о землю и начал топтать сапожищами.

Девочка заплакала и побежала к дому.

Степке сразу сделалось скучно; даже мысль о неожиданной победе над Пашкой не тешила его.

А солнце уже давно зашло. Мальчик, зевая, поглядел на небо: там в огромной высоте, точно огоньки подземных лампочек, поблескивали редкие звезды.

Степка пошел домой. Неясные мысли были у него в голове.

Может быть, и там идут шахтеры, кряхтят и ругаются, стукаясь головами о ночные облака. Утром они спускаются на землю и сдают лампочки в ламповую…

Все эти ночи Степка спал на кровати Кузьмы. Теперь веселый Кузьма представлялся ему огромным мрачным дяденькой.

Какая грязь развелась в комнате! В большом чугуне вырос белый мох, и когда Степка дохлебывал щи, из чугуна пахло холодом и сыростью.

Утром голос гудка разнесся далеко по степи, и тысячи рабочих, зевая, надевали жесткую от застывшего вчерашнего пота одежду, выходили из домов, землянок, каюток и шли к заводу.

В этой толпе, зевая и потягиваясь, шел Степка. Над головой улыбалось утреннее небо, такое легкое и веселое, что не шла на ум грустная мысль о двенадцатичасовой упряжке под мокрыми сводами угрюмой Заводской шахты.

Степка научился различать проходивших по штреку, мимо его двери, людей.

Забойщики ходили с кайлами и обушками, держались степенно, молчаливо и ругались сравнительно редко. Навальщики и глеевщики, по большей части молодые парии, ругались все время и шутя замахивались на Степку лопатами. Самым спокойным народом были бородатые плотники и крепильщики, носившие с собой пилы и топоры. Больше всех озорничали саночники, гремевшие толстой железной цепью. Но особенно интересовал Степку запальщик. Этот худой бритый человек носил за плечом сумку с динамитом, в руке у него была длинная деревянная палочка, — ею он прочищал бурки. Запальщик ходил всегда один, не поднимая головы, задумавшись; ни разу он не посмотрел на Степку. Шахтеры, встречаясь с ним, уступали ему дорогу и, глядя вслед, говорили:

— Погодь, ребята, запальщик прошел.

Часто шахтеры спрашивали Степку:

— Эй, дверовой, не проходил запальщик в ту сторону?

— Проходил, — отвечал Степка.

Тогда шахтеры садились около двери и, поглядывая на темный штрек, ждали взрыва. Вдруг раздавался очень глухой и страшный удар, точно кто-нибудь бил поленом по овчине. Вся шахта вздрагивала от этого удара, камешки сыпались с кровли, легкая угольная пыль поднималась со стоек крепления.

Шахтеры собирали инструменты и шли в забои, а спустя несколько минут из темноты выходил запальщик, все такой же молчаливый и задумчивый, проходил мимо Степки и снова скрывался в темноту. Мальчик жадно смотрел на его кожаную куртку, на сумку, висевшую за спиной, и хотел крикнуть: «Дядя, дядя, стойте, вам подручного не нужно?»

Долго после ухода запальщика в штреке стоял сладкий белый дымок, от него саднило в горле, немного тошнило, но Степка вдыхал его с наслаждением.