— Боже мой, простите меня, Джеферсон. Ко мне приехал человек из офиса сразу после нашего разговора.

— Да ничего…

— Где находится ваша пиццерия?

— На углу Сосновой и Пятнадцатой. Но…

— Я приеду вечером, и мы обсудим вашу работу во время перерыва.

— У меня не бывает перерывов.

— Когда вы заканчиваете?

— Вечером… в десять.

— Хорошо, я подожду, — сказал Ломакс. — Простите меня. Я очень хочу обсудить вашу работу.

Ломакс не хотел, чтобы Джеферсон догадался, что он еще даже не читал ее.

Марджори допила свой напиток и, когда Ломакс вернулся, поднялась с места.

— Я должна возвращаться на работу, — сказала она.

Девушка казалась печальной. Ломакс видел, что ей хочется, чтобы он попросил ее задержаться или пообедать с ним. Он рассказал Марджори о Джеферсоне и его работе.

— Скорость красного смещения, — эхом повторила она. — Понятно. Вы скучаете по обсерватории?

— Да. Очень сильно.

Произнеся эти слова вслух, Ломакс понял, насколько они соответствуют истине. Он неуклюже проводил Марджори до машины.

— Надеюсь, я не зря заехала, — сказала девушка. — Я хотела, чтобы вы узнали новости.

Голос звучал безжизненно. Даже походка казалась разочарованной. Ломакс вспомнил, что простое упоминание о Добермене в устах Джулии действовало на него так же.

— Извините, но я должен заняться работой этого студента. У меня всего несколько часов, чтобы прочесть ее. В следующий раз, когда будете проезжать мимо, позвоните, и мы пообедаем вместе дома. Или выберемся в какой-нибудь ресторан, — услышал Ломакс собственный голос.

Марджори кивнула и, не глядя на него, уселась в машину.

— Я буду иметь в виду, — сказала она. Затем снова кивнула: — Хорошо. Спасибо.

Она уехала. Ломакс смотрел ей вслед. Марджори не казалась ему привлекательной, но в то же время нравилась. Он не хотел, чтобы она печалилась из-за него.

Пиццерия находилась рядом с университетом и была заполнена посетителями. Ломакс встал в хвост очереди. В зале только он один ел в одиночку. Его окружали юные привлекательные лица. Ресторан звенел от их голосов.

Официанты в желтом приносили ему поочередно воду, пиво и, наконец, пиццу. Ломакс поискал глазами Джеферсона. Юноша работал в другой части зала. Он сновал взад и вперед. И только после десяти, когда Ломакс допивал уже вторую чашку кофе, Джеферсон подсел за его столик. Он сменил желтую униформу на свою обычную одежду и выглядел усталым и разгоряченным.

— Что-нибудь выпьете? — спросил Ломакс.

Джеферсон заказал пиво. Он нервничал и не смотрел Ломаксу в глаза. Джеферсон был почти одного роста с Ломаксом, поэтому для них двоих стол оказался маленьким. Ноги не помещались под ним. Несколько раз под столом они касались друг друга ногами, и Джеферсон все время дергался, извиняясь.

— Может быть, уже поздно? Во сколько вы должны представить работу?

— Завтра к трем. Все нормально, профессор, я не устал.

Ломакс показал Джеферсону места, где его расчеты были неверны. Джеферсон воспринимал с трудом. Дважды он просил Ломакса повторить объяснения.

— Здесь так шумно… до моей квартиры десять минут. Может быть, в спокойном месте я смогу сосредоточиться, — сказал он.

Ломакс заплатил, и они поехали к дому Джеферсона, который для Ломакса оставался домом Гейл. Он не мог удержаться, чтобы не посмотреть на окна ее квартиры. Разумеется, в окнах не было света.

Отец Джеферсона смотрел телевизор. Когда Ломакс вошел, он подскочил.

— Мы встретились в пиццерии — профессор объяснял, где я ошибся в расчетах, — сказал Джеферсон.

Консьерж покачал головой:

— Так поздно? Ты не должен был просить профессора помогать тебе в такой час. Профессор — человек занятой.

Ломакс вынужден был долго объяснять, что он не занят и не устал, пока наконец Джеферсон не впустил его в свою комнату.

— Это и спальня. Кровать вытаскивается снизу, смотрите, — объяснил Джеферсон. — Это папа сделал. Он может все.

Комната была маленькой и опрятной. Ломакс узнал учебники по физике, сложенные в углу. На стенах висели снимки галактик.

Они сели за компьютер. Ломакс был терпелив. Они несколько раз проверили вычисления.

— Наверное, вы думаете, что я глуп, — устало заметил Джеферсон.

— Нет, уже поздно, это я сглупил, что не занялся этим раньше.

— Хотите кофе? Чаю? — спросил консьерж, появляясь в дверях.

— Ложись спать, папа, — сказал Джеферсон. — Не беспокойся о нас.

Однако Хомер снова возник в дверях, на сей раз с дымящимися кружками.

— Я придумал кое-что получше, — произнес он. — Солодовое молоко. Вы любите солодовое молоко, профессор?

Ломакс изобразил на лице удовольствие.

— Спасибо, папа. Иди спать, — повторил Джеферсон.

— Хорошо, — сказал Хомер, — я пойду спать, но вряд ли усну, так что если вам что-нибудь понадобится…

Он поставил на заваленный бумагами стол пакет с письмами. Пакет выглядел тонким.

— Еще почта, — сказал Хомер.

Они слышали, как он бродит по комнатам. Наконец дверь щелкнула, и наступила тишина.

— Он переживает по поводу выступления в суде, — объяснил Джеферсон.

Когда покончили с вычислениями, Ломакс обратился к последним страницам распечатки:

— Ваши выводы неплохи, но слишком категоричны. Вы вольны придерживаться одной теории, но сначала должны изучить все альтернативные, и если решили не принимать во внимание некоторые данные, сначала объясните почему. Даже если вы уверены в своей правоте, нельзя не допускать возможности, что кто-то другой тоже окажется прав. Вам следует также включить некоторые последние данные. В январе в «Астрофизическом обозрении» публиковалась статья из Чили о скорости красного смещения. Я выписал для вас несколько абзацев. Это просто краткое изложение, и вам не обязательно вставлять его дословно, но можете сослаться на него.

Джеферсон поблагодарил.

— Прочтете?

Юноша кивнул и принялся читать. Он выглядел моложе и худее, чем Ломакс запомнил с прошлой встречи. От напряжения лицо осунулось, под глазами залегли круги. Внезапно Ломакс почувствовал тревогу.

— Джеферсон, вы не больны? — спросил он.

Юноша поднял глаза. В первое мгновение он изобразил удивление, но когда понял, что Ломакс действительно беспокоится, выражение лица изменилось. Несмотря на то что Джеферсон пытался бороться с собой, лицо его сморщилось, рот исказился, веки закрылись, а по щекам потекли слезы, капая на бумаги. Он достал платок и высморкался. Ломакс положил руку ему на плечо, и это простое сочувственное движение, вместо того чтобы успокоить Джеферсона, заставило его затрястись от рыданий. Он уронил голову и закрыл глаза, плечи и спина содрогались. Юноша всхлипывал в полном молчании.

Когда он перестал плакать, то, как Ломакс и предполагал, начал извиняться. Они тихо заговорили. Ломакс гадал, сколько раз Джеферсон вот так же тихо плакал в своей комнате, стараясь не разбудить отца.

— Не извиняйтесь, просто расскажите, в чем дело. Экзамены?

Джеферсон живо замотал головой. Ломакс ждал, когда он заговорит.

— Я так несчастен, — произнес Джеферсон, снова высморкавшись. — Я… я тоскую по ней.

И снова залился слезами. Ломакс решил, что юноша говорит о несчастной любви, хотя он мог иметь в виду и собственную мать, так как в квартире явно не было женщин. Он ждал, пока Джеферсон выплачется.

— О ком вы тоскуете, Джеферсон? — осторожно спросил он.

— Гейл!.. — прорыдал юноша.

Ломакс вздохнул. Он даже не удивился. Ломакс устал удивляться собственной слепоте и недогадливости.

— Наверное, за эти месяцы я впервые произнес ее имя вслух, — прошептал Джеферсон.

— Гейл, Гейл, Гейл, — сказал Ломакс.

— Гейл, Гейл, Гейл, — эхом повторил Джеферсон. Он всхлипнул. — Я держался, пока не появились вы и мы не пошли в ее квартиру.

— А мне тогда показалось, что вы очутились там впервые.

— Я хотел, чтобы вы так подумали. Но я не врал. Со времени убийства я не заходил туда. А до ее отъезда во Францию бывал там миллионы раз. А теперь вот они арестовали Джулию, скоро будет суд, и по телевизору все время показывают ее…