— Могу ли я просто… — начал Ломакс.

Она его перебила:

— Ладно вам, Ломакс, выметайтесь-ка из комнаты. Если вы действительно вернетесь сюда в сентябре, тогда и решим, где вам размещаться.

Это «если» потрясло Ломакса. Он изучал лицо Эйлин. Выражение его сохраняло непреклонность, но голос выдавал удовлетворение. Когда вскоре после назначения Диксона Драйвера Эйлин появилась в обсерватории, она заново перераспределила комнаты. Эйлин оставила Ломаксу большую комнату с прекрасным видом из окна, дав при этом понять, что испытывает к нему явный сексуальный интерес. Он предпочел не заметить намеков, а после старался избегать ее. Сегодня вечером Эйлин гордо стояла перед ним в опустевшей лаборатории, и Ломакс понимал, что она ничего не забыла и не простила. Эйлин наслаждалась ситуацией. Эта маленькая худая женщина славилась своей сексуальной активностью. Добермен клялся, что много раз оказывался ее беспомощной жертвой. Он говорил, что у Эйлин лицо сорокапятилетней женщины, а тело — восемнадцатилетней.

— Я не хочу отдавать комнату, она мне нравится, — возмущенно заявил Ломакс.

— В сентябре получите другую.

Ломакс мог только предполагать, что за комнату ему предложат.

— Хорошо.

Он продолжил перебирать фотографии, а когда поднял глаза, Эйлин уже ушла. Он снова позвонил Джулии. И снова она не ответила.

Ломакс направился к себе и принялся складывать вещи в стопки. У него не было ни коробок, ни сумок. Он надеялся, что появится кто-нибудь, желательно Джулия, но никто не постучался и даже не прошел мимо по коридору. Телефон молчал. Эта тишина в самые напряженные рабочие часы обсерватории раздражала. Ломакса начинало сердить отсутствие Джулии. Собрав рубашки, белье и книги, он связал концы покрывала. Однако узел оказался слишком тяжел.

Раздался стук. Это была Ким.

— Где ты, черт побери, шлялся весь день?

Глаза Ким все еще казались огромными. Она была напугана.

— Гулял.

— Все в порядке? Я беспокоилась о тебе, но когда ты появился в кафетерии с профессором, я решила…

Ким заметила пустые полки, перерытый чулан, хаос на постели и запнулась.

— О Боже!..

Ломакс рассказал ей обо всем, что случилось.

— Господи Иисусе!

Ким принялась извиняться. Когда она увидела, что Ломакс не сердится, то начала плакать. Из огромных глаз текли громадные слезинки и по щекам сползали к подбородку. Ломакс попытался ее утешить.

— Даже если бы ты не рассказала ему, я бы все равно с ним схлестнулся, — неискренне убеждал он Ким.

Затем Ломакс уговорил ее взять покрывало из своей комнаты, чтобы помочь ему нести вещи. Наконец она вернулась, все еще плача. Они просунули покрывало под стопки одежды и книг и подняли его за концы.

— Ужасно. Ужасно, что все произошло тогда, когда твою подружку забрали в полицию. — Ким засопела.

— Кого?

— Только не притворяйся, что ты не сходишь с ума от этой куклы Барби. Вероятно, потому я и рассказала ему. Ты сходил по ней с ума, а я злилась на тебя, и вот…

Конец предложения утонул в слезах. Ким уселась на груду его белья и книг и горько зарыдала.

Ломакс потряс ее за плечи.

— О чем ты говоришь? — Он повторил вопрос два или три раза. — Кого забрали?

— Ты что, не знаешь? — удивилась Ким.

Глаза ее были по-прежнему огромными, а теперь стали еще мокрыми и красными.

— Что, что не знаю?

— Этим утром, когда я разговаривала с Берлинзом у Фахоса… разве ты не слышал, что случилось с куклой Барби?

Ломакс ждал. Внезапно он понял, что все эти утренние сплетники, шум в кафетерии, тишина в коридорах, отсутствие людей в лабораториях — все это из-за Джулии. Он попытался вспомнить, когда видел ее в последний раз. Утром за завтраком. После завтрака Джулия включила компьютер, и с тех пор никто его так и не выключил.

Ким накручивала бахрому покрывала на палец. Безымянный палец, где должно быть обручальное кольцо.

— Что случилось? — спросил Ломакс не своим голосом.

— Пришла полиция и забрала ее. А вечером по телевизору сказали, что ее арестовали.

Обсерватория уже спала, а тьма снаружи сгустилась, когда Ким и Ломакс, пошатываясь, побрели к машине, поддерживая с обеих сторон отвисший узел с вещами. Узел болтался между ними, словно огромный младенец.

— И ради чего мы, черт подери, прячемся? — спросил Ломакс, задыхаясь от тяжести.

— Потому что ты стянул два покрывала у Визжащей Эйлин, и теперь ее ничто не остановит — ордера на обыск, аресты мирных жителей, — пока она не вернет покрывала назад, — ответила Ким.

Это уже было похоже на прежнюю Ким. Однако, закончив фразу, она снова зашлась рыданиями. Ким не любила Эйлин Фрайл. Эйлин предлагала перераспределять комнаты чуть ли не каждый месяц, но пока что это ей не удавалось.

На сей раз Ломакс сделал вид, что не слышит ее рыданий. Он уже сказал все слова утешения, которые смог придумать. И несмотря на то что утверждал обратное, Ломакс все же был зол на Ким. Он снова заговорил о покрывалах:

— Я могу выгрузить оттуда вещи…

Ким перестала плакать. На ее лицо падал слабый отсвет от багажника.

— Не надо. Черт с ними. По сравнению с тем, что о тебе говорят люди, два украденных покрывала не играют существенной роли.

Ломакс покосился на Ким, желая понять, шутит ли она на сей раз.

— Я не шучу. Тебя попросили уйти, потому что ты под подозрением.

— Что ж, это лучше, чем под арестом, — пробормотал Ломакс, подходя к багажнику.

Ким тащилась за ним.

— Ты действительно влюблен в эту куклу Барби?

— Мне не нравится, что ты называешь ее куклой Барби.

— Влюблен, ведь точно влюблен?

— Да.

— Я постараюсь не называть ее Барби. Просто она так… Ладно, забудем. Надеюсь только, что ты не проведешь остаток жизни, посещая ее в тюрьме. Или еще чего похуже.

В темноте Ломакс прищурился:

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего. Ломакс… — в глазах Ким снова появились слезы, — я приеду к тебе в гости, если ты позвонишь.

— Обещаю всегда отвечать на твои звонки.

К удивлению Ломакса, Ким внезапно обвила его рукой. Она была такая маленькая и кругленькая и с такой силой уткнулась головой ему в грудь, что Ломаксу вспомнился Депьюти в приступе нежности.

— Я больше никогда этого не скажу, Ломакс, но я ревную тебя к кукле Барби.

Проведя щекой по его рубашке, Ким подняла голову. Ломакс положил руку ей на плечо. Он понимал, что должен чувствовать грусть расставания, но в голове его была только Джулия.

— Я вернусь в сентябре, — произнес он.

— Разумеется.

Неискренность этих слов преследовала Ломакса, когда он вел машину вниз по горной дороге. В этот час машин не было. В открытое окно Ломакс слышал звуки, издаваемые сверчками и прочими ночными созданиями. Гроза, собиравшаяся весь день, еще не разразилась, но воздух давил своей тяжестью. Казалось, автомобиль, перегруженный книгами и вещами, вспарывает воздух, словно большая лодка. Один раз, на повороте, на дорогу выскочил какой-то зверь. Он замер в свете фар, пристально глядя на машину. Ломакс резко крутанул руль. Это оказался горный лев — меньше, чем можно было ожидать по его грозному имени, но все же дикий, лоснящийся и мускулистый. Через несколько секунд животное исчезло в темноте. Его уход был так стремителен, что даже пару мгновений после того, как зверь скрылся из виду, Ломаксу казалось, что он все еще видит его образ.

Когда позже Ломакс рассказал об этом Джоэлу, сын завалил его вопросами, на которые Ломакс не смог ответить. Тогда Джоэл принес ручки и цветные мелки, чтобы Ломакс нарисовал льва, но он и тут не смог справиться. В конце концов Джоэл показал отцу рисунок горного льва в книжке, однако Ломакс не узнал зверя. Тогда ему пришлось согласиться с мнением сына, что никакого горного льва он не видел.

Наконец Ломакс преодолел последний поворот, и перед ним возникли огни города. Они сияли оранжевым, пронзая облака химическим заревом.