Он видел еще одну лазейку для гвардейцев: возможность сажать на трон «своих» императоров давала им неопределенность правил передачи престола, учрежденная Петром I. И он издал указ, по которому корона может переходить только по прямой линии, к наследникам, прежде всего мужского пола. Будь этот указ прежде, – может, и не случилось бы «дворцовых переворотов», потрясающих страну с начала века?
КАЗНА
Бери, большой тут нет науки;
Бери, что только можно взять.
На что ж привешены нам руки,
как не на то, чтоб брать?
Капнист. Ябеда
В это бедственное для русского дворянства время бесправное большинство народа на всем пространстве империи оставалось равнодушным к тому, что происходило в Петербурге – до него не касались жестокие меры, угрожавшие дворянству. Простой народ даже любил Павла...
Фонвизин
Казна была пуста, долги – неисчислимы. Русское государственное хозяйство встречало XIX век с 44 миллионами рублей101*«Тех» рублей, когда на один-два рубля можно было купить соболью шубу, корову...* внешнего и 82 миллионами внутреннего долга. Еще хуже было то, что казна разворовывалась и проконтролировать, как, кем и когда, было невозможно: asinus asinum fricat102*Осел об осла трется (лат.): рука руку моет*. Но и здесь Павел – не сразу, но тем тщательнее обдумав, – нашел выход. В сентябре 1800 года он утвердил «Постановление о коммерц-коллегии». Хитрость органа сего, в отличие от предыдущих с похожими названиями, состояла в том, что более половины членов (13 из 23) не были государственными служащими, не были даже дворянами, или, во всяком случае, потомственными дворянами. Это были купцы и заводчики, люди, платящие налоги, а не проедающие их! Люди, привыкшие друг друга в делах контролировать и знающие, как это делать. Это было то, из чего во Франции разгорелся сыр-бор: власть, пусть пока только экономическая, – в руках третьего сословия. Люди, прежде политически бесправные, получали на выборной основе места в правительстве!
Учреждению этому, нацеленному противу дворянской диктатуры, сужден был краткий век – ровно тот же, что и самому Павлу I. Александр I на пятый день царствования – здорово, видно, кого-то допекло! – ликвидировал дело, выстраданное отцом:
«...оставя в той коллегии членов, от короны определенных, всех прочих, из купечества на срочное время избранных, отпустить в их домы, и впредь подобные выборы прекратить».
«Плешивый щеголь, враг труда»*Выражение А.С. Пушкина* выполнял задание тех, кто привел его к власти. И по-прежнему городничие стали таскать купцов за бороды...
Император Павел, на деле осуществляя принцип salus populi suprema lex est*Благо народа да будет высшим законом (лат.)*, решил
«перевесть всякого рода бумажную монету и совсем ее не иметь»
– ассигнации он считал одной из мерзостей предыдущего, екатерининского века. На площади перед Зимним дворцом устроили уникальное auto da fe: жгли ассигнации. Ветер раздул пепел, только что стоивший по номиналу свыше пяти миллионов рублей. Стоимость денег в карманах у жителей страны поднялась, но вряд ли хоть кто-то из них понял связь костра на Сенатской площади и этого повышения их благосостояния, как мало кто понимал, что, печатая не обеспеченные ничем бумажки, Екатерина II выступает в роли официального, безнаказанного фальшивомонетчика, нагло залезая в карманы своих подданных. Добрые граждане недоуменно пожимали плечами: «Деньги жжет! Ну, не идиот ли?». Донкихотского жеста никто не понял, рейтинг Павла, говоря сегодняшним языком, от этого не возрос, если не упал. Между тем в казне, откуда были взяты ассигнации, дыр хватало, и дворцовыми серебряными сервизами и иными вещами, переплавленными в монету, все их заткнуть не удалось...
В день коронации Павел издал указ, запрещающий барщину по воскресеньям и ограничил ее тремя днями в неделю.
«Закон, столь решительный в этом отношении и не существовавший доселе в России, позволяет рассматривать этот демарш императора как попытку подготовить низший класс нации к состоянию менее рабскому»,
– заметил прусский дипломат Вегенер. Известны случаи, когда помещики были наказаны за неисполнение этого указа. Однако на Юге России, где до указа барщина ограничивалась двумя днями в неделю, он ухудшил положение крестьян.
Казенным крестьянам было дано самоуправление, по 15 десятин земли, сложено 7 миллионов недоимок, хлебная повинность, разорительная для крестьян, была заменена денежной из расчета 15 копеек за четверик хлеба.
«...Нельзя изобразить, – пишет Болотов, – какое приятное действие произвел сей благодетельный указ во всем государстве и сколько слез и вздохов благодарности выпущено из очей и сердец миллионов обитателей России. Все государство и все концы и пределы оного были им обрадованы, и повсюду слышны были единые только пожелания всех благ новому государю».
Чтобы сбить цену хлеба, император распорядился продавать хлеб по дешевым ценам из казенных хлебных магазейнов. Цена на хлеб сразу снизилась, но это был еще один удар по казне...
Из 36 миллионов русских, по словам Коцебу, по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это. А вот лишенные привилегий, те, кто имел повод ненавидеть его, – отлично все сознавали! Их мнения о Павле господствуют и по сей день! Будущий декабрист Поджио заметил:
«Павел первый обратил внимание на несчастный быт крестьян и определением трехдневного труда в неделю оградил раба от своевольного произвола; но он первый заставил вельмож и вельможниц при встрече с ним выходить из карет и посреди грязи ему преклоняться на коленях, и Павлу не быть!»
«...ПАВЛУ НЕ БЫТЬ!»
АНГЛИЯ
Надо признать, что проводимые реформы никоим образом не рассчитаны на то, чтобы успокоить настроения в столице.
Лорд Витворт, посол Англии
Сэра Чарльза Витворта, лучшего из слуг Его Величества короля Англии, не слишком-то беспокоил оборот, который принимали события в Санкт-Петербурге. Обладая безупречными манерами и репутацией, он был известен при дворе своими неограниченными финансовыми возможностями: Англия всегда готова была щедро платить тем, кто изъявлял желание поддерживать ее могущество в мире. Все, кто был ему нужен при российском дворе, – все были куплены и служили интересам Лондона. Но сейчас, в середине 1799 года, и подкупать никого особенно не надобно было: Витворт с интересом следил за развитием событий, платя лишь за информацию. Порой ему, напротив, приходилось охлаждать иные горячие российские головы, умышлявшие на императора, армию свою во главе с Суворовым, на чем горячо настаивал сам Питт, пославшего в Альпы.
Но, окорачивая зарвавшихся энтузиастов-аристократов, Витворт знал: энергия их в урочный час может пригодиться Альбиону. Шутка ли – несколько придворных партий искали ни более ни менее как смерти императора российского, полагая непозволительным и унизительным его отношение к дворянству. Молодые, но уж в чинах знатных дворяне, во главе с двадцативосьмилетним Никитой Петровичем Паниным (племянником в Бозе почившего Никиты Ивановича Панина, воспитателя Павла), составляли одну партию. Сей блестящий молодой человек был далеко не последней спицей в колеснице империи: Павел, по нежной привязанности к семье Паниных, меньше чем через год после своего восшествия на престол, в 1797 году, назначил Никиту-младшего, с которым они вместе воспитывались в детстве и германофилия которого была ему известна, послом России в Берлине. Панин пытался вовлечь Пруссию в антифранцузскую коалицию, но, не успев в том, дело сие оставил. Тем не менее в 1799 году он стал вице-канцлером империи.
