Тонкий и умный механизм, заложенный Павлом в указ о престолонаследии, действовал, эффективно охраняя престол и выбивая оружие из рук преторианцев.
И Пален решил разладить этот механизм.
Он прямо сказал императору, что заранее трепещет, видя трон в руках женоподобного, изнеженного франта, коему воспитатель его, Лагарп, в душу вложил идеи не токмо республиканские, но даже якобинские.
Имя Лагарпа подействовало. Подействовало и слово «якобинцы». Павел сознался, что и сам так думает. Светские успехи, загадочный вид и близкие отношения Александра с неблагонадежными людьми внушали ему серьезные подозрения.
– Однако ж замешан ли он прямо в заговоре противу отца и императора?
– Боюсь сказать, Ваше Величество!
– Говорите!
– Обвинение слишком страшно, чтобы быть голословным. Дайте мне время, и я найду улики!
Павел затрепетал... Улики против родного сына, умышляющего на жизнь отца!
Он не стал ждать улик и в феврале выписал из Германии племянника Марии Федоровны, 13-летнего принца вюртембергского Евгения. Принц приехал, и Павел, обнаружив к нему необыкновенное расположение, высказал намерение усыновить его и даже намекал на возможность для него занять русский престол, с устранением от последнего Александра Павловича...
Это подействовало! Александр поставил свою подпись.
Более того, он предложил Палену воспользоваться для переворота ночью с 11 на 12 марта, поскольку именно в ту ночь третий баталион его полка, Семеновский, должен был охранять Михайловский замок.
Теперь все было готово.
Впрочем, нет – не все.
ЖЕРЕБЦОВА
Сэр Чарльз Витворт, уехав в Англию, оставил своей любовнице, Ольге Александровне Жеребцовой, значительную сумму денег, и хоть прямо цель сего депозита названа не была, всем, в дело сие посвященным, было ясно: для подкупа необходимых людей.
Ныне, когда сроки окончательно определились, Пален, весьма встревоженный, посетил Ольгу Александровну. Предметом его беспокойства была забота о ее безопасности: императору стало известно что-то весьма серьезное о порочащих ее связях с Витвортом – не как с человеком, но как с дипломатом, представителем короны, с которой начата война.
Драгоценнейшая Ольга Александровна должна покинуть город – иначе даже он, Пален, не может гарантировать ей безопасность, хоть, разумеется, и примет все необходимые меры.
Ольга Александровна, нимало не взволновавшись сей новостью, заметила, что она и так собиралась за границу. Беспокоило ее только одно: как быть с суммами денежными, оставленными Витвортом на общее дело?
Пален, совершенно не затруднившись, предложил в хранители кассы себя, ибо не известно еще, как долго продлится подготовка заговора и скольких людей нужно будет умасливать. Ольга Александровна сочла его наиболее подходящим, после себя, человеком для этих целей, и шкатулка с фунтами стерлингов, гинеями и соверенами из ее комода перекочевала в просторный карман его форменного сюртука, удобно улегшись там и тяжестью своею как бы даже несколько согревая бок...
...Весть о смерти Павла Ольга Александровна получила на балу у прусского короля. С восторгом объявив новость всем, находившимся в зале, она так скандализовала общество, что в 24 часа была выслана из Берлина. Уехав в Англию, она некоторое время была любовницей принца Уэльского, будущего короля Георга IV...
НАКАНУНЕ
– А что делать, если тиран окажет сопротивление?
– Когда хочешь приготовить омлет, надо разбить яйца.
Граф Пален – офицеру-заговорщику в ночь с 11 на 12 марта 1801 г.
Павел и без предупреждений Палена, верхним чутьем, слышал, что на него надвигается что-то страшное. В последние дни даже сам Пален, за которым он чувствовал себя как за каменной стеной, начал его пугать. Он написал приказ начальнику тайной полиции – вызвать как можно скорее в Санкт-Петербург из их имений сих двух: Аракчеева и Ростопчина. Только они смогут предупредить возможное убийство.
Узнав об этом, Пален понял: сейчас или никогда. И твердым шагом направился в рабочие покои государя императора.
Павел сидел над бумагами. Мерный ход часов, казалось, подчеркивал полную тишину. Царь поднял голову и взглянул на графа. Впервые он применил к своему доверенному лицу такой же способ моральной пытки, какой применял к визитерам, которым не доверял, – молчание. Чем дольше длилось молчание, тем сильнее государь делал вид, что не замечает графа. Но крутил вокруг пальца перстень с сапфиром: этот жест означал, что он едва сдерживает ярость.
Пален так описывает состоявшийся далее диалог в своих мемуарах:
«Вдруг он спрашивает меня:
– Господин фон Пален, вы были здесь в 1762 году?
– Был, Государь!
– Так вы были здесь?
– Да, Государь! Но что Ваше Величество хочет сказать?
– При вас ли произошел переворот, лишивший отца престола и жизни?
– Я был свидетелем этого, но не участвовал в этом, я был очень молодым унтер-офицером Кавалергардского полка, но почему Ваше Величество ставит мне этот вопрос?
– Почему? Да потому, что хотят возобновить 1762 год!
Я затрепетал при этих словах, но тотчас овладел собой и сказал:
– Да, Государь, это хотят сделать: я это знаю, ибо сам принадлежу к заговору.
– Что вы говорите?
– Да, Государь, я принадлежу к этому заговору и должен делать вид, что принадлежу к нему: мог ли бы я иначе знать, что замышляется, если бы не делал вид, что принадлежу к заговору. Но будьте покойны. Вам нечего опасаться: я держу все нити заговора».
Странным образом многие исследователи желают видеть в том, что список заговорщиков попал в руки Павла, некую нелепую случайность, а в Палене – суетливого глупца, лихорадочно отыскивающего место, куда бы понадежнее список страшный спрятать. Ничего этого не было. Граф Пален сам, недрогнувшей рукой, положил список заговорщиков на императорский стол:
– Я знал, Государь, что в течение нескольких месяцев готовился заговор с целью убить вас. Чтобы быть в курсе всего и спасти вас, мне недавно пришлось сделать вид, что я присоединился к кучке этих негодяев.
– Но почему вы мне об этом не сказали раньше? – произнес Павел с чувством огромного облегчения.
– Именно потому, что у меня не было прямых доказательств, не было списка негодяев. И, простите ли меня, Государь, за дерзость, но я боялся, что если откроюсь вам, ничего на руках не имея, ваши подозрения относительно меня, моей искренности, свяжут мне руки...
Павел не мог не признать справедливости этого аргумента. Да, Пален обманывал его, но кто, какой пурист сможет сказать, что это – не классический случай обмана во благо?
– Как, однако, осмелиться мне показать вам, Ваше Величество, этот список, – продолжил меж тем после небольшой паузы Пален, – не боясь разорвать вам сердце?
Павел I поднялся. Он доверчиво приблизился к лживому другу, как будто хотел попросить у него прощения за то, что подозревал его, и прошептал:
– Разорвать мою душу, друг мой! Сколько лет я уже живу за гранью того зла, которое мне хотят причинить. Мне ль привыкать, что самые близкие на меня же и умышляют...
Он повернулся к столу и взял список. В глаза ему бросились знакомые имена, знакомые подписи... Он чуть не задохнулся, у него из глаз покатились слезы. Он простонал:
– Моя жена! Мой сын! Александр во главе чудовищного заговора! Что я им сделал?
Но сразу его вновь охватил всепобеждающий страх, и он почти выкрикнул приказ:
– Я хочу, чтобы еще до начала Пасхи все заговорщики, начиная с императрицы и царевича, были заключены в Шлиссельбургскую крепость и казнены за государственную измену.
К Палену опять вернулась его властность и он позволил себе не согласиться с императором:
– Государь, Пасха наступит еще не скоро. Необходимо, чтобы ваш приказ был выполнен как можно быстрее. Ждать дольше – значит вызвать у заговорщиков подозрения в том, что их разоблачили, и тем самым дать им возможность бежать.
