Сейчас у меня странное состояние: я устала после велосипедной прогулки, очень разболелась расшибленная нога, появилось сознание чего-то непоправимого. И еще что-то — что не могу определить — не то сожаление, не то упрек… И отчего все это так? До сих пор была чиста и наивна, как новорожденная, и вдруг, так скоро, так сильно все узнать, испытать, перенести… Словно передо мной раскрылся совершенно новый, необъятно-огромный мир, чуждый, сложный и запуганный, где все, что я до сих пор называла «грубым реализмом», становится заоблачной мечтой.

Хочу возбудить в себе к Васе гадливое чувство. И не могу. Хочу представить себе, как эти руки, которые хватали и сжимали мои пальцы, также держали руки тех проституток, — как я их представляю, — полуарабок, полуитальянок: и он также целовал лицо, волосы, шею, также смотрел на них пристально, безмолвно с полуулыбкой и страстью… В мозгу на разные лады повторяется одно слово: «разврат, развратники, развращенный…» В этом звуке заключается какой-то темный ужас. Когда я смотрюсь в зеркало, мне кажется, что я вижу на себе какую-то совсем чужую, непохожую на меня, толстую, апатичную и уже совершенно сформировавшуюся женщину. Я стараюсь найти в ней сходство с собой и не нахожу. А в уме стреляет: «развратница». Смотрю на идущий обедать батальон — синие мальчики в синих бушлатах, в белых шапках, выстроенные по росту, с равнодушным выражением лица, а в голове вертится: «половина из них развратники». Но кто же, кто? Неужели же нет ни одного хорошего, чистого? Вглядываюсь в лица. Вот одно симпатичное, скромное лицо. Трещенков, да, этот не пойдет, за ним свежее, веселое лицо Васи — отворачиваюсь. «Разврат». «Отдалась». И вот эти синие мальчики говорят об этом и презирают женщин. Я представляю: кто-нибудь говорит, все слушают, и все довольны. Мима с негодованием бросается на рассказчика, его поднимают на смех. А Вася? Молчит? Или хвастается? Полузакрыв глаза, со странной, довольной улыбкой, он вспоминает дрожь, как электрический ток пробежавшую в руках от плеча до конца пальцев — страсть. А Коля? Единственный на свете, сказавший мне «будем друзьями»! Как давно я искала этого и как теперь я не могу назваться действительно его другом. Мне хочется называть его Васей, хочется, чтобы он говорил с польским акцентом — это мне дорого, это — не разврат, это мое чувство, мое отношение, мое воспоминание. А его отношение ко мне, его упрямый и жадный взгляд — развращенный…

Господи! Как хочется поскорее сдать все экзамены! Тут, может быть, еще с Прагой кое-что выгорит, вот когда хорошо станет. Интересно-то как, я и тут чуть ли не второй год тяну свои несчастные экзамены. И отчего я так совсем не умею заниматься?

Вот уже целую неделю занимаюсь с Димой Матвеевым по космографии. [313]

В. Матвееву

Думаю до Пасхи сдать. Заниматься с ним хорошо, теперь все понятно, пошло дело на лад, идем мы очень скоро. А заниматься не хочется. Да еще сегодня стирала, немножко устала и сейчас совсем не могу собраться с мыслями.

Вчерашний день — будто воскресенье. Дело в том, что вчера причащалась 4-я рота и все они были отпущены на весь день. Днем у меня сидели: Сережа, Пава и Коля Завалишин. А вечером, когда в столовом бараке была всенощная, явились ряженые, Тима оделся дамой (это было замечательно! Да такой гренадер!), Коля — не то черкесом, не то чем-то вроде, Ирликов и Любомирский — тоже какими-то ободранцами, да еще закрыли лицо красными платками. Мы страшно дурили. Потом еще пришел Чернитенко, как будто вожатый. Смеялись так, что в церкви было слышно. Еще пришел Вася. Когда те ушли, мы с Васей остались вдвоем, стали решать задачу по алгебре. Мы ее решали накануне, так и не решили, он понес ее Олехновичу, а утром мне ее объяснил Дембовский. Мы сверяли все решения, находили нашу ошибку и т. д. Мамочка крикнула: «Ирина!» — «Что?» — «Иди сюда чай пить». Я слышала, что никакого чая у нас не кипятилось, крикнула: «Сейчас», и принялась за задачу. Когда мы кончили, Вася закурил и сказал: «Ну, мне надо идти». — «Нет, пойдемте туда» (чай уже кипятился). — «Нет, Ирочка, мне надо уже идти». — «Хоть на минутку. Вы должны». — «Я не пойду». — «Почему?» Он выскочил за дверь. Я его позвала. «Так я не пойду, Ирочка, серьезно». — «Почему?» — «У меня на это есть причины». — «А у меня, Вася, тоже есть причины, чтобы вы обязательно пошли туда». — «Какие?» — «Я вам этого не скажу. Но если вы не хотите мне сделать неприятное — вы пойдете». — «Но, правда, Ирина Николаевна, не пойду». — «Пересильте себя, пусть это даже и неприятно, сделайте это для меня». — «Ну, хорошо». Посидел у нас минут 20, пил чай, все честь честью. Я ждала Мамочкиных разговоров, но все обошлось благополучно. Да уж если бы и был разговор, так я бы ответила, что не хочу этого контроля и подозрительности. Меня оскорбляет это.

Такая неприятная, такая тяжелая история! Дело вот в чем. У Завалишиных сейчас живут две маленькие француженки, у которых Маруся служит. Вчера Маруся просила меня побыть с ними во время всенощной и обедни: она говела. Вечером я пришла. Девочки спали, во всем бараке не было никого. Я сидела в первой комнате, в другой было темно. Вдруг является Сушко. «Маруся дома?» — «Нет, — говорю, — в церкви». — «Я вот тоже иду исповедоваться и зашел сюда собраться с мыслями». Несло от него вином, как из винной бочки. Мне стало немножко страшно. Он сел рядом со мной, начал говорить о религии, о том, что его заставляют исповедоваться, а то бы он сам ни за что не пошел. «Я — атеист!» И затем прибавил, возвышая голос: «И монархист! А вы милюковщица, я знаю. Вот я вашего папашу как-нибудь изобличу, я на него зуб имею. Уж мы с ним посчитаемся…» и т. д. Я молчала. Он подвинулся ближе. «Вы меня боитесь?» — «Нет». — «А вы знаете, что я сумасшедший?» Я молчала. «Вы знаете, что со мной было наверху?» — «Знаю». — «И вы меня не боитесь?» — «Нет». Он крепко и больно схватил меня за руку около плеча. Я испугалась, от него тогда можно было всего ждать — и бросилась в другую комнату, где спали дети. Он за мной. Я строго сказала ему: «Не ходите! Вы разбудите детей!» Он действительно присмирел и вернулся на прежнее место и стал звать меня: «Вы идите, не бойтесь!» Я вернулась. Тогда он стал говорить о женщинах. «Что такое женщина? Все женщины не стоят моей подметки! Скажу: женщина, иди сюда! — придет, скажу, ляг у моих ног! — ляжет. Вот и вы сейчас в моей власти. И вы сейчас сделаете все, что я захочу!» — «Нет, не сделаю!» — «Нет, сделаете!» Он зажег спичку. «Тушите!» — «Нет, не потушу!» — «Нет, потушите!» Он поднес спичку к моему рту — я опять выбежала в ту комнату, он за мной и ткнул спичку мне в грудь, попал в плечо. «Ага, потушили!» Я осталась в темной комнате, а он звал меня к себе. «Если вы сядете на прежнее место, то я через пять минут уйду». Поборов страх, я вернулась. Он говорил о религии, называл себя «сатаной», нёс чепуху, потом действительно ушел. Я перекрестилась.