Итак, мы вернулись домой, и я совершенно не знала о том, что на следующее утро должна уехать навсегда от дяди, и притом ехать пароходом, сначала по Днепру, а потом по морю.
Весь вечер в этот день я замечала, что вся семья дяди относится ко мне очень ласково, а тетя (жена дяди) примеряла на меня то ботинки, то платье, то пальто. Все это я понимала по-своему: или меня обратно отвезут в село, чего я никак не хотела (ибо у дяди в городе мне очень нравилось), и даже собиралась драться, если меня насильно захотят отвезти туда. Но могло быть и так, что скоро будет какой-то особенный день (праздник), когда нужно хорошо и красиво одеваться, много гулять… И постель мне постелили, и спать уложили меня в этот вечер как-то по особенному хорошо и ласково: несколько раз то тетя, то дядя подходили ко мне и поправляли одеяло или еще что-нибудь накидывали, думая, очевидно, что мне холодно. Ничего не подозревая и наслаждаясь заботой и вниманием окружающих, я все это понимала как проявление доброты. Я очень хотела, чтобы так всегда было, а еще мне хотелось, чтобы и я к окружающим относилась тоже хорошо. И я тоже начала думать о том, что буду помогать тете, буду мыть посуду, подметать комнату, убирать постель, чистить картофель и вообще делать то, что я умела делать в то время. Я радовалась, что ко мне начали относиться так хорошо, и, засыпая, я уже с нетерпением ждала утра, когда смогу показать всем, что чувствую хорошее отношение ко мне и сама хочу быть хорошей, хочу много работать, чтобы меня еще больше любили. Такими приблизительно словами можно теперь сформулировать мои чувства, представления и понимание того, что я осознавала в то время.
Однако следующий день принес мне очень много новых огорчений разочарований и такие непонятные и даже страшные события, о которых я не имела ни малейшего понятия, не знала, что могут существовать в жизни подобные обстоятельства, явления и предметы.
И на этот раз меня разбудили рано и показали, чтобы я встала делал это дядя, который сначала гладил меня по голове, а потом начал тихонько трясти за плечо. Я проснулась, ничего не понимая, но потом как будто сообразила, что уже наступил день и я должна помогать тете в кухне. Но когда я хотела надевать те вещи, которые вечером сняла, их не оказалось возле меня. Тетя же повела меня в кухню и показала на корыто с теплой водой. Меня выдали чистое белье, шерстяное платье с кружевным воротничком, которое я надевала только в праздники при жизни матери. Все это я поняла так, что наступил какой-то праздник и мы пойдем в гости. Но меня невольно смущало то обстоятельство, что в гости я так рано никогда не ходила, — значит, будет что-то другое. Быть может, меня повезут обратно в село и снова заставят нянчить маленьких детей. У дяди в городе было лучше: детей я не нянчила, меня не отпускали одну во двор, где я могла упасть или испугаться чего-нибудь; меня водили гулять на улицу, которая была не такая, как в селе — там бывала грязь после дождя, а здесь были камни или гладкие (асфальтированные) дорожку. И в комнатах было лучше: просторнее, удобнее, а пол «шумел», когда кто-нибудь проходил по комнате, я ощущала стук шагов, и мне это нравилось. Короче говоря, мне нравилось у этого дяди, и я твердо решила защищаться, если меня будут заставлять садиться в фургон.
Многих других подробностей этого утра я, конечно, не помню, однако ясно помню, что меня и дядю тетя куда-то посылала с корзиной, в которой лежали какие-то продукты и вещи. И я поняла: мы должны идти или ехать куда-то, но куда? Мы долго шли по улицам с дядей и тетей. Потом тетя попрощалась со мной и с дядей, а он взял меня на руки и понес куда-то. Мне казалось, что дядя как будто карабкался наверх, а потом спустился вниз и опустил меня на поп, а ветер, который сильно дул, вдруг прекратился. Значит, мы вошли в дом.
Но я не была уверена в том, что мы попали именно в какой-то дом, однако, ощутив под ногами пол и заметив исчезновение ветра. я поняла, что мы находимся в каком-то помещении. Но в каком помещении? И зачем мы туда пришли, этого я не понимала ни в тот день, ни на следующий день, несмотря на то что понимала перемену в обстановке, в которую я попала.
Да и неверно было утверждать, что я вдруг по какому-то наитию поняла то, что со мной происходило. Я действительно ничего не понимала и не знала, но помню, что ощущала вибрации какого-то движения, сотрясения и шума. Ощущала какое-то необычное качание и, как я могу теперь выразиться, поступательное движение дома, из чего могла понять, что мы едем. Но на чем едем? Везут ли нас лошади, или же этот дом как-то сам двигается, как двигался «большой ящик», когда меня с братом и с другими детьми катали по селу?
Сколько времени я находилась в этом страшном движущемся доме, я не только не помню, но и не знаю. Я помню, что в этом доме были и другие люди, ибо я ощущала и их запахи, и их прикосновения ко мне. И еще я ясно понимаю, что произошло нечто в высшей степени неприятное и непонятное, превратившееся в мучение для меня, ибо ничего похожего на это я в своей жизни не испытывала ни до этой поездки, ни после нее.
А все началось с того, что дом стал сильно раскачиваться в разные стороны, а также подпрыгивал вверх или падал вниз. И вдруг я внезапно заболела: у меня началась сильная рвота, которая была очень мучительна и чрезвычайно напугала меня. В самом деле, когда я пришла в этот непонятный дом, я не чувствовала себя больной, у меня абсолютно ничего не болело. И несмотря на крайний испуг, я понимала, что дядя пытался успокоить меня: он гладил меня, брал на руки, показывал на себя, как бы желая сказать «Я здесь, с тобой». Но у меня продолжалась рвота, я плакала а дом качался, и я смутно думала о том, что, быть может, со мной хотят сделать что-нибудь плохое. Но меня, по-видимому, жалели дядя и еще кто-то чужой. Помню, что дядя взял меня на руки мы еще раз спустились вниз, где было тепло и качка ощущалась не так сильно.
Когда дядя разбудил меня и понес наверх, то оказалось, что дом больше не качался, а ветер вдруг снова появился; из этого я могла заключить, что мы наконец куда-то приехали. И действительно, дядя опустил меня, и я ощутила под ногами твердую землю, а воздух был такой необычный по запаху, которого я никогда в своей жизни не ощущала раньше. Мы снова куда-то пошли, но я почему-то была уверена в том, что мы приехали не домой к дяде, не в село и что дядя сам не знает, куда мы идем, ибо он часто останавливался. Позднее я поняла, припоминая все это, что он спрашивал у прохожих о какой-то дороге.
Помню еще, что мы ненадолго заходили в какой-то дом, я там сидела на длинном деревянном диване. Дядя куда-то отошел от меня, а потом вернулся с какой-то женщиной, которая обошлась со мной очень ласково: она несколько раз погладила меня, а потом угостила сладким чаем с белым хлебом. И этот хлеб показался мне очень вкусным после морской болезни, которую я перенесла ночью. Заметив хорошее обращение со мной этой незнакомой женщины, я очень удивилась и вместе с тем еще больше уверилась в том, что мы действительно приехали не домой и что впереди меня ждет что-то неизвестное. Этому неизвестному не было в то время в моих мыслях ни названия словами, ни представления о нём образами, ибо как же я могла представлять себе то, чего совершенно не знала и о чем не имела понятия, что оно (это неизвестное) существует? Только одно я как будто твердо понимала: со мной что-то произойдет, ибо не мог же дядя просто так гулять со мной, и притом очень далеко от нашего дома.
И в самом дело, смутные предчувствия какой-то перемены не обманули меня.
Выйдя из дома, где меня угощали чаем, мы с дядей снова шли по улицам, и, кажется, очень долго, так как я уже очень устала. Но несмотря на усталость и рассеянность детского внимания, мое обоняние все время привлекал тот необычный запах, которого я никогда прежде не ощущала. А позднее я узнала, что это был запах моря. Я уже с трудом тащилась за дядей, спотыкаясь почти на каждом шагу. Но вот мы снова вошли в какой-то дом, поднялись на несколько ступенек вверх и пошли по длинной комнате — потом я узнала, что это был коридор, в котором дядя и оставил меня ненадолго.
