Например, если бы мне дали прикоснуться к какому-нибудь одному концу рогов оленя и затем спросили: «Теперь вы представляете ветвистые рога этого животного и всего оленя?» — без сомнения, я сказала бы: «Нет». Но прикоснувшись к краю спинки своей кровати, я скажу, что представляю всю кровать. Оговариваюсь я об этом потому, что не только просто любопытствующие лица, но и научные работники, изучающие психологию слепых, их трудовые навыки и приспособляемость к окружающей обстановке, не раз спрашивали меня, как я представляю предметы: целыми или по частям, в уменьшенном или в увеличенном размере? Мне кажется, что если я, находясь на расстоянии, буду представлять данный стул по частям и в ненастоящем его размере, то, подойдя к нему, я могу легко ошибиться и всякий стул — маленький или большой, целый или сломанный — буду принимать за тот стул, о котором меня спрашивали, всякий стол — за стол вообще. Между тем я, изучив все особенности и признаки данного стула, имею о нем совершенно реальное представление и узнаю его не только тогда, когда он стоит на заранее известном мне месте, но и в тех случаях, когда его переставят в любое другое место.

Если мне показывали детские игрушки, изображающие мебель, я представляла кукольный стульчик или столик много времени спустя совершенно в таком размере, в каком я его воспринимала, — кукольный стульчик в моем представлении не сливался с образом большого комнатного стула.

Итак, изучив новую комнату, представив ее размеры, ширину и длину, я легко устраивалась в ней, даже обходясь без помощи зрячих. Я расставляла мебель по собственному вкусу, по заранее представленной схеме, а если иногда не совсем придерживалась этого плана, то только потому, что соблюдала удобства: ставить стол среди комнаты, как это нередко делают зрячие хозяйки, для меня, например, весьма неудобно, ибо в таких случаях я неизбежно натыкалась бы на этот стол.

После расстановки мебели я снова изучала комнату, чтобы знать, сколько осталось свободного пространства, какую площадь занял каждый предмет, на каком расстоянии находится кровать от стола, и т.д. Наконец, когда все осмотрено, изучено, представлено, я совершенно свободно ориентируюсь в своей комнате.

Соблюдая постоянный порядок в комнате, я приучаюсь совершенно бессознательно приспосабливать свои движения и хождение по комнате к данной обстановке.

Так, например, если я сижу на тахте, а мне нужно взять со столика бумагу или карандаш, я протягиваю руку не как попало, не в противоположную сторону, а именно к столику, как раз к тому месту, где лежит бумага или карандаш. Если мне нужно подойти к шкафу, я не иду так, чтобы наскочить на него с разбегу, а делаю именно столько шагов (конечно, я их не считаю), сколько нужно, чтобы подойти к шкафу.

Мне приходилось не раз переселяться из меньшей комнаты в большую и, наоборот, из большей в меньшую. В таких случаях я плохо чувствовала себя в первое время. Если я попадала в большую комнату, она казалась мне очень длинной, и я совершенно машинально останавливалась среди комнаты, не доходя до стола или шкафа и разыскивая эти предметы вокруг себя в пустом пространстве. Если бывала меньшая комната, я в первые дни наскакивала на предметы, потому что считала их дальше от себя. Но и в первом и во втором случае предметы не казались мне ни меньше, ни больше: их размеры в моем представлении совершенно не изменялись. Поэтому я осмеливаюсь назвать абсурдом предположение, что каждый слепой, находясь на расстоянии от хорошо знакомого ему стула или стола, представляет эти предметы в уменьшенном или увеличенном виде.

Повторяю, что мы, слепые, не узнавали бы знакомых предметов, если бы представление о них не соответствовало их действительным размерам, их гладкой или шероховатой поверхности.

Когда я пишу эти строки, я пытаюсь представить себе два шара, — большой и маленький. Если бы сейчас ко мне подошел кто-нибудь и дал мне в руки маленький (воображаемый) шарик, я, без сомнения, узнала бы, что из двух представляемых мною шариков мне показывают именно маленький.

Разве это не убеждает в том, что представления слепых об окружающем мире вполне реальны и не уступают восприятию зрячих. Разница только в том, что зрячий все представляет зрительно, а у слепых — тактильные представления.

Я считаю не лишним вкратце передать разговор с одной милой женщиной, которая уверяла меня, что слепые не могут представить предметы в таком объеме и форме, каковыми они являются в действительности. Ей почему-то казалось, что слепые представляют предметы или большими, или меньшими, — на этом последнем, т.е. меньшем размере, она особенно настаивала. Она предложила мне несколько вопросов в таком роде:

— Если вам дать в руки яблоко и огурец, а затем отобрать их у вас, какими они будут вам казаться — маленькими или большими? Круглыми или длинными?

Я отвечала, как думала:

— Яблоко я буду представлять только как яблоко, в его натуральном объеме и, конечно, круглым, даже с хвостиком. Огурец — как огурец, продолговатый и, конечно, не спутаю его с яблоком.

— Но, когда вы осматриваете предмет, а потом отходите от него, можете ли вы представить себе цельный образ этого предмета, у вас образуется только частичное представление о данном предмете?

Я сейчас ощущаю в своей руке вашу руку, но лица вашего я не знаю, ибо не осматривала его. Следовательно, я не могу представить ни вашего носа, ни ваших глаз, а представляю только вашу руку. Однако, хотя ваши черты лица мне неизвестны, но исходя из того, что у каждого человека есть лицо, я допускаю, что у вас тоже есть глаза, нос, рот. Если я прикоснусь рукой только к кончику вашего носа, я буду представлять эту часть носа и предполагать, что, у вас наверное, имеется целый нос… Теперь вообразите себе следующее: вы закрыли свое лицо чем-нибудь или спрятались за ширмой, но у вас случайно остался неприкрытым один глаз или часть подбородка. Зрячий человек, смотря на вас, может увидеть то, что вы не успели прикрыть. Расставшись с вами, человек будет представлять один ваш глаз или часть подбородка, допуская при этом, что у вас должно быть целое лицо…

Не знаю, осталась ли довольна этими ответами моя собеседница, но только она была чем-то смущена, хотя не забыла поблагодарить меня за приятную беседу.

Я же после беседы самым тщательным образом анализировала свои представления. Мне необходимо было убедиться в том, правильно или неправильно отвечала я этой женщине, сравнивая представления слепых и зрячих. Целый день я припоминала всевозможные прочитанные мною или кем-нибудь рассказанные примеры из области восприятий и представлений. В конце концов я вспомнила в числе других примеров замечательное стихотворение Лермонтова.

Считаю, что будет нелишним привести здесь это стихотворение полностью:

Мы видим, что по отдельным частям — по локону, по глазам и т.д. — поэт силой воображения создал в душе своей прекрасный, но бесплотный образ женщины.

Мне понятна эта сила воображения: благодаря чьим-нибудь красивым, выразительным рукам я создавала в своем воображении красивый образ человека, наделяла его хорошей фигурой, лучистыми глазами, приятным голосом; приписывала ему самые лучшие нравственные качества, идеальные стремления и пр. Но в дальнейшем, когда я сталкивалась с суровой действительностью, когда узнавала с помощью рук, что это далеко не красивый человек, созданный моим воображением образ расплывался и распадался на мелкие частицы, оставалось лишь сожаление, что это была одна мечта, но я вскоре утешалась весьма мудрыми строками А. Блока: