— Стало быть, все хорошо, Энди? — спросила Макейди. Ее голос звучал спокойно, а на нежных губах не было заметно ни проблеска улыбки. — У тебя все идет как надо? Доволен жизнью?

Моя бывшая жена убита, из-за тебя я едва не потерял работу, а теперь ты наконец здесь, но так далека, что дальше не бывает. О чем ты думаешь?

— Бывает лучше, — ответил он. — Но в общем все отлично.

— Рада за тебя. У меня тоже, — пробормотала она, глядя себе под ноги. Он не мог понять ее. Проклятье, он совершенно ее не понимал.

Сзади подошла Махони.

— Эй, как там все? — Ее рыжие ирландские кудряшки прыгали, словно пружинки. Она прекрасно знала о прошлой связи между Мак и Энди. Она была в Ла Перузе, когда они встретились на месте преступления, перед тем как вся жизнь Энди перевернулась с ног на голову. Как и жизнь Макейди, подумала Махони. По-видимому, Карен Махони изо всех старалась придать пристойный вид происходящему на тот случай, если между ними завяжется словесная битва, но Энди очень хотелось, чтобы она оставила их вдвоем. Он страстно желал, чтобы Мак предложила ему выпить еще, чтобы воспользоваться этим как возможностью поговорить. А вдруг она даже пригласила бы его к себе в номер, как это не раз бывало всего несколько месяцев назад.

— У нас все отлично, Карен, — сказала Мак. — Мне нужно идти.

— Да, уже поздновато. Позвони мне, если что-нибудь понадобится, хорошо? Даже если просто захочется поболтать или выпить вместе кофе.

— Хорошо, Карен. Спасибо.

Мак пожелала спокойной ночи и направилась к лифтам. Энди смотрел ей вслед, чувствуя камень на сердце. Прежде чем он успел броситься ей вслед, Махони схватила его за локоть и потащила к выходу из гостиницы, верно оценив его настроение, а может быть, и уровень алкоголя в крови.

— Пошли. Я отвезу тебя домой, — сказала она. Энди слишком опьянел, чтобы протестовать, и подчинился. Он обнаружил, что теперь его почти не возмущает, что Макейди смотрит сквозь него так, словно он привидение.

Мак…

Он нарушил золотое правило — смешал работу и удовольствие — и теперь за это расплачивается. Сначала все выглядело просто случайной встречей, но вскоре это стало гораздо большим, причем намного. Неким оправданием может послужить то, что он переживал тяжелый развод, когда встретил Мак — красивую одинокую молодую женщину, второстепенного свидетеля в расследовании «охотника за „шпильками“», — и они впервые оказались в объятиях друг друга. Но позже, конечно, она стала гораздо более важным свидетелем для расследования и как женщина для него лично. Их связь во всех смыслах была напрасной тратой времени. Его начальство не выражало восторга по поводу того, что раскрыто крупное преступление, а стало быть, из-за их связи он мог потерять работу. Его даже временно отстранили от расследования, чуть не выгнали, потом восстановили в должности, а затем даже повысили благодаря успешному раскрытию дела и аресту Эда Брауна.

Что, если бы они встретились при других обстоятельствах? Вдруг их отношения были бы более ровными? А может быть, он принес бы Макейди в жертву своей карьере? Так же, как Кассандру?

«Теперь ты совсем не бываешь дома, милый. Мне кажется, что я овдовела».

Он уже принес в жертву слишком многое.

Почему он так сходит с ума по Макейди теперь, когда она явно порвала с ним отношения?

А команда защитников Эда начала свою работу.

Вечер вторника, одиннадцать часов, последние огни погасли, и в темных коридорах исправительного центра Лонг-Бэй воцарились мир и покой, даже в том крыле, которое занимали обитатели одиночных камер. Покой, правда, относительный. Робби Томпсон, осужденный за педофилию, вздрагивал во сне. «Распутник» Виктор Мальмстрём что-то невнятно бормотал, наверное, разговаривал во сне с человеком, которому, по крайней мере сейчас, ничто не угрожало стать жертвой его жестокости. Луиджи Валетто, по которому давно плакала преисподняя, метался и вертелся, словно червяк, насаженный на крючок бессонницы. Еще примерно полдюжины заключенных спокойно спали в своих камерах, спеленутые в смирительные рубашки для предотвращения возможного самоубийства.

Не спал лишь один Эд Браун.

В своей маленькой темной камере этот убийца, не видевший воли в течение уже полутора лет, бодрствовал, глубоко погрузившись в алчные мечты и садистское вожделение. Он вызывал в памяти кульминацию своей жизни на свободе, момент, когда он был одержим молодой женщиной и все свое время и силы посвятил тому, чтобы завлечь ее в ловушку. Только один раз взглянув на нее, он решил, что она должна принадлежать только ему.

Да. Само совершенство.

— Совершенство, — прошептал он так тихо, что даже Пит Стивенс, проходивший мимо, его не услышал.

В своих фантазиях Эд видел хирургические инструменты, разложенные на столе, совсем как полтора года назад. Инструменты, которые он «позаимствовал» со своей работы — из морга.

Скальпель.

Сверкающий новенький энтеротом с острейшей серединой лезвия, заканчивающегося шариком.

Форцепсы — пинцеты с зазубренными губками.

Щипцы для рассечения ребер, похожие на садовый секатор.

Все инструменты, необходимые для аутопсии, анатомического вскрытия трупов, острые и чистые, поблескивали в ярком свете, словно детские игрушки на Рождество.

Она будет моим лучшим творением, лучшим из всего, чем я владею.

С головой погрузившись в воображаемые обстоятельства, Эд ясно видел ее. Он явственно ощущал запах страха молодой женщины, текстуру ее белой кожи, выражение смертельного ужаса в ее зелено-голубых глазах, возникшее в тот момент, когда она осознала, что не в силах разорвать путы, не в силах убежать от него.

«Само совершенство… о, да… да…»

Сладкий запах пота и страха. Запах крови. Готова к употреблению. Готова к анатомическим процедурам.

Лежа под одеялом, Эд ласкал себя, койка подрагивала. Он чувствовал, как удовольствие нарастает, сердце бьется все быстрее.

Моя!

Но едва только он сделал движение, чтобы завершить акт окончательного обладания, фантазии рассеялись. Процесс был прерван. Ситуация вышла из-под его контроля. Его алчные видения господства и власти померкли и растаяли, и он не видел уже ничего, кроме физиономии этого чертова полицейского.

Проклятый Энди Флинн.

Эд задохнулся, подавленный навалившейся фрустрацией. Теплая слеза выкатилась из уголка глаза. Даже сейчас он, казалось, чувствовал обжигающую боль в плече, там, куда вонзилась пуля, возвестившая о крушении его планов.

Конец его триумфу.

Конец его свободе.

Не-е-е-ет! Мама!

Он верил, что все предначертано и, сколько бы времени ни прошло, предназначение изменить невозможно. Его поражение временно. Оно просто должно быть временным. А теперь Эд подготовил план, который даст ему второй шанс на выполнение его предназначения. Эта мысль — единственное, что поддерживало Эда в его мрачном, смрадном узилище.

Она будет моей. Моя жертва номер десять, само совершенство. Это наша судьба.

Он вытащил маленькое, потертое газетное фото Макейди Вандеруолл из-за черно-белой фотографии без рамки, изображавшей его мать в молодости. На обороте этого снимка Эд прикрепил фото Мак. Служащие исправительного центра не позволили Эду иметь в камере рамку для фотографии — слишком много острых углов. А его собственное фото Макейди и ее подруги-модели Кэтрин — с надписью на обороте: «Мы с Мак зажигаем в Мюнхене!» — навсегда забрали у него полицейские в качестве вещественного доказательства. Снимок Эду так и не вернули, не подозревая о том, в какую ярость это его приводило, как он бесновался, когда его никто не видел! Зато ему позволяли вырезать из газет новости. Он вырезал фото Макейди, и неплохое. Всякий заметил бы замечательное сходство, особенно на черно-белом крупнозернистом снимке из газеты.

Мама. Макейди. Мама. Макейди. Мама.

Он несколько минут наслаждался, рассматривая фотографию, а потом аккуратно закрепил снимок на прежнем месте. Меньше чем через час женщина из ночной смены начнет свой обход, и Эд даст ей заключительные инструкции, после выполнения которых он через считаные дни окажется на свободе. Дела подвигались лучше, чем он смел надеяться. Да, это судьба. Без сомнения.