Макар присел, осмотрел его, крепко сжал зубы. Так, не разжимая зубов, он оттащил поверженного противника с тропинки в кусты, раздел его и, кое-как отряхнув форму, облачился в нее, влившись в ряды доблестного вермахта. Форма была чуть маловата, но по швам не трескалась — и то ладно. Потом он забросал бесчувственное тело травой, свою одежду спрятал в других кустах.

Ну вот и все. Не хотелось становиться убийцей, но что поделаешь. Если его поймают, то с ним, наверно, поступят еще хуже. Война.

Теперь, не теряя времени, пока ночь, надо найти дом Штауффенберга.

Макар помнил наизусть адрес и примерное месторасположение дома, где находится квартира полковника. Но Ваннзее — все-таки целый пригород, протопать придется прилично. Да еще почти во мраке. Кругом неукоснительно соблюдается режим светомаскировки. Иначе нельзя, этим летом авиация союзников уже вовсю расчищает в Берлине места под новые строительные площадки.

Бережной вышел на большую улицу и пошел по ней, по памяти ведя по воображаемой карте линию, и прикидывая, когда сворачивать. Останавливался, тыкался в переулки и возвращался обратно.

Так и нарвался на патруль.

Его осветили фонариком. Их было двое, на животах поблескивали в отсветах электрического луча знаменитые автоматы МП-40.

— Вы, похоже, заблудились, господин обер-лейтенант?

Сейчас будет проверка документов… Бережной обреченно затаил дыхание и нащупал в кармане кристалл.

Но сознание и все существо его не хотело сдаваться. С позором вернуться в Мидос, не выполнив задуманного, было невозможно. Напряжение, как и чуть раньше, на тропинке, опять пролилось словесным потоком:

— Да, ребята, я заблудился. Я заблудился в жизни! И выхода не вижу! Послезавтра меня снова отправят на восточный фронт… Больше я не вернусь оттуда, я знаю. А мне только двадцать восемь лет! Вы были там, ребята? — он нервно пытался разглядеть их глаза. — Вы видели этих русских варваров? Они прут по телам своих убитых солдат! Их убиваешь, а они наступают!.. Это сама смерть шагает на нас! Что мне делать!! — почти закричал он. — Я знаю, знаю. Надо напиться. Иначе голова взорвется…

Он отвернулся и пошел в переулок.

— Господин обер-лейтенант! — крикнули ему вслед.

— А… — махнул он рукой, не оборачиваясь. Палец другой руки лежал на кнопке кристалла.

Больше его не окликали. С его академическим немецким, да еще природным берлинским выговором, его скорее всего приняли за офицера-интеллигента, сбрендившего от действительно что-то уж слишком тяжелых неудач на восточном фронте, где в целом — это общеизвестно — скоро произойдет решительный перелом.

Вобщем, прокатило. Его поняли и, видимо, посочувствовали.

А вот через несколько дней, когда подавят заговор и начнется повальная охота на несогласных с политикой фюрера, такие пораженческие речи на ночной улице станут приговором.

Макара передернуло от собственных мыслей. Что значит «подавят заговор, начнется охота на несогласных»? Нет уж, пусть это останется в истории, в прошлой истории. Он-то здесь зачем? Нет, скоро начнется другая охота — на парней с крепкими нервами из СС.

Бережной нашел квартиру полковника только под утро, когда в первом тумане рассвета стали различимы таблички на домах.

На настойчивые звонки открыла наспех одетая горничная.

— Мне нужен полковник Штауффенберг по неотложному делу, — отрапортовал «обер-лейтенант».

— Господин граф еще спит, — отрезала женщина.

— Стойте! Немедленно разбудите его и скажите, что дело касается совещания 20 июля. Он поймет. Вопрос стоит о его дальнейшей карьере, — добавил Макар.

Горничная нехотя впустила его и, оставив в прихожей, удалилась за дверь. Через пару минут она вернулась и проводила визитера в гостиную.

Бережной опустился в кресло и просидел не меньше двадцати минут. В любой момент он готов был отбыть на плоскую землю — все же, что бы ни случилось с ним самим, кристалл он должен вернуть обратно.

Оглядел гостиную. Мебель, шторы, настенные часы с маятником, большой лакированный радиоприемник на комоде, пышная люстра под лепным потолком — реальная середина двадцатого века.

Еще о чем он подумал: когда смотришь на исторические интерьеры в музеях — ощущаешь некий запах времени, как бы даже личность каждого предмета, который немало повидал таких как ты на своем веку. А когда и ты освободишь другим место в очереди за смертью, какой-нибудь стульчик или секретерчик — деревяшка-деревяшкой — останется стоять на месте и назидать следующим поколениям: «Ну что, ребята, уставились? Думаете это я — прошлое? Это вы — прошлое! Скоро мне это подтвердят те, которые придут после вас».

К чему это он о грустном? Ах, да. Интересная вещь: реально — живьем — находясь в прошлом, не чувствуешь никаких таких примет времени. Обстановка, вещи — пусть и старомодны, но воспринимаются обыденно, как заурядные предметы, не нагоняющие волну романтической меланхолии.

Интересно, у других людей — тоже так?.. Хм… у кого — других?

Его размышления прервал хозяин квартиры.

Макар не очень оторопел при виде исторической фигуры в образе живого человека — он достаточно насмотрелся на Штауффенберга по интелло-системе, с максимальным эффектом присутствия.

Удивило только, что в такой час он не в халате, или чём-то домашнем, а по полной военной выкладке — хоть сейчас на строевой смотр. Видимо, решил, что пора уже совсем вставать.

Да… В свои тридцать шесть лет пострадал полковник от войны — не приведи господь. Отсутствие руки, глаза, двух пальцев на другой руке — вот она, обратная сторона боевых наград. След недавней африканской кампании германской армии.

Но при всем этом — не лишился человек обаяния. Жизненная сила чувствуется в нем капитальная.

Хотя, выглядит он сейчас довольно настороженно — это едва уловимо читается по его невозмутимо-вопросительному выражению лица.

Макар встал.

— Здравствуйте, господин полковник. Вы меня не знаете, я вас знаю. Прошу вас выслушать меня спокойно, стараясь ничему не удивляться.

Штауффенберг ответил суровым тоном:

— Обер-лейтенант, вы забыли, как надо обращаться к старшим по званию?

Бережной сглотнул пересохшим горлом.

— Я не обер-лейтенант, и вообще не немец.

Полковник потянулся искалеченной рукой к кобуре, Макар торопливо заговорил:

— Стойте, полковник, я не шпион, наоборот — ваш союзник. Выслушайте меня. Это важно для вас и для Германии. А потом можете решать, что со мной делать.

Штауффенберг подумал немного и указал Макару на уже насиженное им кресло, сам сел в другое.

— Слушаю вас. Но сначала представьтесь.

— Э… — замялся Бережной. — Как бы это… Вобщем… я иностранец.

— Вы жили в Берлине?

«Опять реакция на безупречный немецкий» — отметил Макар.

— Нет, но это к делу не относится. Я хочу уберечь вас от ошибок, которые вы совершите послезавтра, пытаясь убить Гитлера и взять власть в Германии в свои руки.

— Что?! — граф вскочил. — Да вы сумасшедший! Ваше место в гестапо! Я сейчас…

— Сядьте, полковник! — повысил голос Макар. — Вы реагируете правильно, но этого хватит, теперь выслушайте меня внимательно.

Штауффенберг замолчал, но остался стоять. А Бережной стал вспоминать заученное:

— Значит так. Послезавтра, двадцатого числа, вы и ваш помощник фон Хефтен рано утром вылетите с аэродрома Рангсдорф в Восточную Пруссию. Вылетите в Растенбург, недалеко от которого в своей ставке «Вольфшанце» сейчас обитает Гитлер. На совещании вы должны будете докладывать ему о состоянии дел по формированию резервных дивизий, или что-то в этом духе. Детали, не относящиеся конкретно к делу, я знаю неточно. Так вот. У вас будет портфель, где вместе с бумагами будут лежать две бомбы английского производства. Их вам передаст, или уже передал, генерал Штиф.

Пока Макар рассказывал полковник недоуменно смотрел на него.

— Приземлившись, вы проедете в ставку, в это «Волчье Логово», позавтракаете там, встретитесь с другим заговорщиком — генералом Фельгибелем, который после взрыва должен будет сообщить в Берлин о смерти Гитлера и оборвать связь ставки с внешним миром. Вот. Пока все нормально. А потом пойдут накладки. Начальник генштаба Кейтель невольно огорчит вас, сказав, что совещание состоится не в подземном бункере, а на поверхности — в конференц-бараке.