— Что же ты предлагаешь? — грубовато спросил Егоров.

— Что предлагаю?.. Зачем государству платить по тринадцати рублей за центнер пшеницы, если оно может закупить по пяти или — как у нас в Сибири — по шести?

— Что же: свернуть посевы зерновых в нечерноземной зоне?

— Не зерновых, а продовольственных культур, — возразил Павлов. — Сеять больше кормовых и фуражных, развивать на этой основе молочное и мясное животноводство. У них там молоко, например, почти во всех хозяйствах прибыльно.

— А ты откуда это знаешь? — усомнился Егоров.

Павлов достал записную книжку, назвал еще несколько фактов: в нечерноземной зоне молочное животноводство прибыльно, а на Кубани — убыточно. Пшеница же у южан дает самую большую прибыль.

Егоров пожевал-пожевал губами, потом небрежно спросил:

— И что же дал уже твой эксперимент?

— Есть кое-что, — оживился Павлов. — В обоих районах подсократили убыточные отрасли, специализация стала более углубленной…

— Ну, пробуй, браток, — поднялся Егоров. — А я подготовил статью — газета попросила, корреспондента подсылали ко мне, ученых хочу покритиковать. Бывай здоров…

«Так вот почему Егоров говорил так книжно, — подумал Павлов. — Статья-то, видимо, готова».

Проводив гостя, Павлов задумался. «Неужели Егорова выдвинут в Москву?» Раньше Павлов даже радовался этому выдвижению: сибиряк будет ведать важными делами. С людьми, знающими условия Сибири, легче найти общий язык. Но теперь полезли в голову совсем уж безрадостные мысли: область под руководством Егорова славы не имела, провалов же — и с урожаем, и с животноводством, и даже с сельскохозяйственной наукой — было более чем достаточно. «Неужели могут его выдвинуть?» — который раз спрашивал себя Павлов.

За те пять дней, что Павлов провел в Москве, в области посеяли более сорока процентов зерновых. Никакого срочного вмешательства в ход кампании не требовалось, поэтому, пробыв в обкоме всего один день, он уехал в северные районы — предстояло собрание актива по обсуждению решений майского Пленума ЦК, а они касались прежде всего северных районов: там намечались основные работы по осушке болот, по раскорчевке кустарников, там нужно создавать новые лугомелиоративные станции. А когда вернулся, вопрос весеннего сева можно было, что называется, снимать с повестки дня. Никогда еще в жизни Павлова посевная не проходила столь организованно.

Но не совсем спокойно на сердце у Павлова.

Перед отъездом из Москвы Павлову довелось беседовать с весьма ответственным работникам, к тому же ученым. Он упрекал Павлова за то, что в крае увлеклись чистыми парами, отвели под них почти пятнадцать процентов пашни.

Позднее Павлов не раз вспоминал об этой беседе, и многое было ему непонятно. Разве решения мартовского Пленума не ясны? Разве они не открывают простор для творчества людей деревни? Влиянием этих решений главным образом и можно объяснить первые успехи в сельском хозяйстве. И почему тогда ответственный товарищ высказывает иную трактовку тех же самых документов?

Этими своими раздумьями Павлов поделился с Сергеевым, когда тот пришел к нему с наметками мер по осуществлению решений майского Пленума ЦК.

— Бросьте вы слушать этого ученого! — с неожиданной горячностью воскликнул Сергеев. — Это же путаник. Удивительно, как он удержался на высоком посту…

Эта вспышка была совершенно неожиданна для Павлова. Он знал Сергеева как очень уравновешенного, выдержанного человека. И вдруг… Но Сергеев продолжал уже более спокойным тоном:

— Если хотите, я принесу наглядную характеристику этому ученому.

Тучный Сергеев быстро вышел и вскоре вернулся. Тяжело дыша, положил перед Павловым несколько листков бумаги, сказал, что следит за трудами этого ученого, сопоставляет его прежние высказывания с нынешними. На листках были сделаны выписки: на левой стороне — из книги ученого, вышедшей в середине 1964 года, а на правой — из его статьи в журнале, опубликованной в середине 1965 года.

Павлов читал, и нехорошее чувство закипало в нем. Вот что писал ученый в своей книге: «Например, кукуруза и овес относятся к одному семейству злаковых, но первая культура по своей продуктивности при оптимальном температурном режиме выше второй примерно в три раза. Следовательно, при благоприятных условиях, то есть при достатке тепла, пищи и влаги, растения кукурузы на единице площади благодаря высокому росту и сильному развитию листовой поверхности могут ассимилировать значительно больше солнечной энергии и углекислоты, чем овес».

А в 1965 году — уже иные нотки в статье по тому же вопросу: «Шаблонное внедрение кукурузы нанесло значительный ущерб сельскохозяйственному производству… Другая необоснованная крайность была допущена по отношению к овсу, который был отнесен к так называемым «малоурожайным культурам».

Павлов посмотрел на Сергеева. Тот уже отдышался.

— А вы и про пары почитайте!

Про пары в 1964 году: «Нельзя забывать и о том, что при чистых парах в течение теплого периода пустует, находится без растений, целое поле севооборота. На таком поле не используется ни лучистая солнечная энергия, ни углекислота воздуха, ни другие даровые земные факторы, необходимые для образования полезных органических веществ. Недаром еще в старое время передовые крестьяне незанятый, пустующий или чистый пар называли чумой сельского хозяйства».

А год спустя уже другое: «В различных условиях роль паров будет различна. В одних условиях хороши чистые пары, а в других — занятые. Проблема паров в земледелии не может решаться абстрактно, вне времени и пространства».

— Видели, какой умный наставник появился! — воскликнул Сергеев. — Да как такого ученого можно допускать до руководства? И тут вы, как член Цека, в ответе, — вдруг обрушился он на Павлова. — Конечно, решения Пленума умные, но если этот же самый ученый будет поучать нас и дальше… Он и окружение создаст подобное себе, это же ясно. Да вы сами же рассказывали, как он о чистых парах толкует… В статье одно, на практике — другое. А других учит принципиальности. Вот почитайте его последнее выступление в печати. — Сергеев положил перед Павловым еще одно творение «ученого»:

«Требовательность и принципиальность — неотъемлемое качество ученого. К сожалению, не все ученые в этом отношении оказываются на высоте. Некоторые направляли свои усилия на то, чтобы подкрепить так называемыми «научными данными» те или другие волевые решения и придать этим решениям видимость научных выводов, полученных порой в результате грубейших нарушений методики научных исследований».

— Разве это не лицемерие? — снова завозмущался Сергеев. — Я мог бы вам и другие его изречения показать. Теперь и он за клевера и за чистые пары, и даже за овес, он тоже за прогресс…

Возмущение овладело и Павловым. Он попросил Сергеева оставить ему эти выписки. Ему захотелось показать их в Центральном Комитете при первом удобном случае.

Перед глазами Павлова стоят рядом тот ученый и Соколов. Иван Иванович ни при каких обстоятельствах не терял голову, не говорил того, во что сам не верил. Трудно Соколову под руководством этого ученого? Впрочем… Впрочем, Соколов не слушал советов этого ученого пять лет назад, не обратит на них особого внимания и теперь. Только ведь не все такие, как Соколов. Для многих указания ученого-руководителя станут законом, особенно для молодых, «необстрелянных»… И другое: а если бы и таким, как Соколов, не было надобности «мудрить»? Вот когда все пошло бы по-деловому!

Оторвавшись от этих дум, Павлов тихо произнес:

— Ну, хорошо… Вернемся на свою землю-матушку. Как у нас по экспериментальным районам?

Достав из папки кучу бумаг, Сергеев заговорил о первых выводах:

— В прошлом году в девяти хозяйствах этих районов были еще убыточные отрасли: в трех — птица и свинина, в двух — молоко, в остальных — некоторые другие отрасли. А ныне очень похоже на то, что убыточных уже не останется. И по решению бюро насчет специализации мы заканчиваем подсчеты, здорово получается! — Сергеев сразу оживился: — Кузинский свиносовхоз, если, как намечено, поголовье свиней довести до сорока тысяч, будет производить самую дешевую свинину в республике, а может быть, и в стране.