И на другой день областная газета сообщила: Дронкинский район выполнил план сдачи хлеба. В передовой статье упоминалось и о секретаре райкома Павлове, сумевшем возглавить соревнование на хлебосдаче.

Кролевец уехал в Тавровский район «организовывать» рапорт. Но в тот же день к Павлову приехал Балыков и заявил, что Кролевец заставил его оформить в сдачу все фуражное зерно по бункерному весу.

— Но после сортировки и сушки чистого зерна остается меньше процентов на пятнадцать, — объяснял Балыков. — А это значит, что у нас не хватит тонн пятисот зерна, чтобы рассчитаться по оформленной квитанции.

После некоторого раздумья Павлов отправил письмо в обком. Оно начиналось словами: «Считаю долгом коммуниста доложить о неправильных действиях товарища Кролевца…»

Дронкинский район значительно перевыполнил план хлебосдачи, в закрома государства сдано свыше девяти миллионов пудов зерна. А лицо Несгибаемого хмуро, голос сердитый.

— Скот свой без концентратов оставили, — бросает он. — Помог нам товарищ Кролевец, а вы смирились…

— Ну что ж, — тихо проговорил Павлов. — Будем считать, что в этом конкретном деле допустили ошибку… Но ведь во всех совхозах так.

— Нет, не во всех! — решительно возразил Несгибаемый. — Это только в нашем районе да еще в двух-трех, где товарищ Кролевец прогулялся…

— Давай-ка, Михаил Андреевич, больше думать о резервах повышения урожайности, тогда все эти вопросы о фураже сами по себе отпадут…

— Резервов много, Андрей Михайлович. Вот тебе резерв: урожай в районе по отдельным хозяйствам даже в нынешнем благоприятном году колебался от шести и до…

— До двадцати… — подсказал Павлов.

— Вот видите! В совхозе «Восток» Балыкову разве нельзя было собрать столько, сколько и у нас — по семнадцати? Можно! И еще резерв — целину беречь!

Несгибаемый встал, подошел ближе к Павлову. Он заговорил о том, что надо на бывшей целине быстрее вводить правильные севообороты, напомнил, что весной имели уже место пыльные бури, а это страшное зло, если не принять срочных мер, может унести весь плодородный слой почвы, земля родить перестанет.

Павлову вспомнилось, что в сельхозинституте профессор Романов говорил примерно то же самое: с распашкой целины поглощение солнечных лучей почвой стало более сильным, а это отразилось на водном режиме, усилилось испарение влаги. Романов считает, что нужно быстрее вводить севообороты, полезащитное лесоразведение, внедрять посевы многолетних трав из числа тех, которые хорошо растут и в степных условиях.

В записной книжке Павлова в эту зиму появилось много новых записей. Вот некоторые из них:

«Почему же, спрашивается, мы в условиях социалистической системы хозяйства, при наличии колоссальных технических возможностей не можем сделать так, чтобы опыт передовых хозяйств был перенесен и применялся во всех колхозах и совхозах. Никаких объективных причин здесь нет. Все зависит только от уровня руководства…»

Это запись из обращения ЦК КПСС и Совета Министров СССР к труженикам сельского хозяйства.

Павлов делал подобные выписки не из любви к цитатничеству. Выписанные собственной рукой, эти «узловые моменты» лучше врезывались в память. Даже беглый просмотр записей в книжке всегда давал толчок мыслям, действиям. Перечитывая свои записи, Павлов всякий раз как бы примерял их к работе райкома. Отрадно, что их партийная организация правильно нацелилась на решение главных задач. Значит, прав был он, когда сам занялся изучением опыта колхоза «Сибиряк», значит, правы делегаты партийной конференции, когда обратили внимание райкома на опыт Соколова.

Утром Павлов поехал в Березовский совхоз.

Несгибаемый оказался в конторе: просматривал окончательный вариант промфинплана.

— Ну, Михаил Андреевич, претензий теперь не имеешь? — улыбнулся Павлов. — Сам планы составляешь.

Павлову и самому приятно вспомнить, что в области их план посевных площадей на этот год оставлен без изменений — ни единой поправки! Начальник управления сельского хозяйства сказал Павлову, что Кролевец посоветовал никаких изменений в план Дронкинского района не вносить, потому что Павлов к «самому» вхож.

Зазвонил телефон. Несгибаемый поднял трубку, бросил:

— Иду… С Андреем Михайловичем. — И пригласил Павлова завтракать.

Павлову давно хотелось посмотреть, как устроился Несгибаемый. Последнее время он часто думал о нем. Он чувствовал в Несгибаемом человека сильной воли, умного. Сколько дельных предложений вносит он всякий раз на совещаниях, заседаниях бюро, просто в беседах. И все обоснованно, продуманно, веско.

Несгибаемый занимал квартиру из трех комнат в сборнощитовом доме. В столовую, где Павлов сидел на диване, доносились из соседней комнаты звуки, напоминающие расточку металла.

— Это наш механизатор, — пояснил Несгибаемый.

Там жил его сын Андрей. Учился он в районном центре, а сейчас каникулы. В его комнате небольшой столик, к нему привинчены тиски. На столе — инструменты.

Павлов вспомнил о своем сыне, тоже Андрее. Он учится в девятом классе. Жена досадовала, что парень сдружился с не совсем хорошей компанией. А Павлову нет времени заняться сыном, да и на жену надеялся. Она сама учительница. И сейчас у него мелькнула мысль отправить своего Андрея на все лето сюда, пусть поработает вместе с сыном Михаила Андреевича.

Несгибаемый сказал просто:

— Отдадим сыновей в обучение хорошему комбайнеру!

За завтраком разговор зашел о стиле руководства.

— Уж очень много мы говорим о совершенствовании стиля руководства, — начал Несгибаемый. — За этими разговорами часто не замечаем, что стиль-то ошаблонивается. По каждому поводу нам, как маленьким детям, спешат напомнить: товарищи, не забудьте — не за горами посевная, надо ремонтировать сеялки и тракторы. Или: скоро сенокос, не забывайте. А сами директивы? Как писали двадцать лет назад, так многие бумаги и теперь пишутся. Правда, в последние годы модно стало писать такие слова: примите дополнительные меры! А вот подсказать эти дополнительные меры не в каждой бумаге решаются.

— Что ж, бумаг не писать совсем?

— Вообще и сократить их надо, а главное, писать их как-то почеловечней, с душой. А то читаешь иную директиву и чувствуешь, что писалась она только «для порядка» — должен какой-то отдел по своей линии дать указание, вот и пишет.

Несгибаемый заговорил вдруг тепло, взволнованно:

— Никогда в жизни не забыть мне, Андрей Михайлович, одного письма… Было это в годы войны. Трудно было работать, кое в чем отставал тогда наш совхоз… И вот, знаете, приходит мне письмо, именное. Официальный бланк Наркомата совхозов, а текст чернилами написан — случай небывалый. Глянул на подпись: Лобанов! Наш нарком!.. Сам написал, от руки… А как написал! До сих пор помню… «Я внимательно ознакомился, по сводкам правда, с положением дел в вашем совхозе, беседовал с товарищем, побывавшим у вас в хозяйстве, и мне хотелось обратить ваше внимание на такие обстоятельства…» Понимаете: обратить внимание! При тех недостатках нынче управление прислало бы письмо, которое наверняка начиналось бы так: «Отмечаю вашу полнейшую бездеятельность…» — или что-то в таком роде. А нарком понимал, что и нам трудно. И вот он «обратил внимание», а это сильней действует, чем любая ругань. «Обращаю внимание…» — еще раз произнес Несгибаемый. — Помню, собрал я своих помощников, каждому дал письмо прочесть. А в письме, между прочим, говорилось, чтобы я посоветовался со своими зоотехниками, с доярками и попробовал бы искать резервы для улучшения дела. А потом концовка, Андрей Михайлович… «Если найдете пути к устранению замеченных недостатков, сообщите, пожалуйста. А также, если трудности не преодолимы своими силами, напишите мне. Правда, учтите, что мы, к сожалению, большими резервами не располагаем». Вот образец, Андрей Михайлович. Тогда, помню, у нас такое началось! За право сообщить наркому, что есть у нас порох в пороховницах! И мы нашли этот порох и месяца через два или три послали ответ. Поправилось у нас и с молоком, и с другими делами.