— А вот к заработкам не особенно привыкли, — вставила пожилая женщина.

— Сколько же вы заработали за прошлый год? — обратился к ней Павлов.

— У меня было четыреста сорок трудодней, а про трудодень… пусть председатель скажет…

Лицо Григорьева стало пунцовым.

— Что ж сделаешь, товарищи, не уродилось… — начал он, но пожилая доярка перебила его:

— Небось у Соколова уродилось!

Павлов просил совета, как упорядочить рабочий день доярок, но они твердили одно: мы труда не боимся, лишь бы заработать. «Вот ведь как, — думает Павлов. — У Соколова всерьез заговорили уже о культурном отдыхе, а здесь пока мечтают о хорошем заработке».

В конторе разговор о кормах возобновился.

— Вы же знаете, — басил Григорьев. — В прошлом году так посеяли, что остались без силоса и даже без соломы. А нынче землю будем обрабатывать, как и в «Сибиряке».

В контору зашел агроном Шувалов. Воротник его полосатой рубашки загнулся и торчал поверх пиджака, у пальто недоставало двух пуговиц.

— План весеннего сева составлен? — спросил Павлов.

— Нет еще… Наша МТС согласовывает в области свой план. Мы хотели сорные поля под пары пустить, а в МТС говорят, вряд ли что из этого выйдет.

— Почему же не выйдет?

Шувалов пожал плечами:

— Главный агроном так сказал. В прошлом году паров было три процента.

— А ваше предложение?

В ответ Шувалов опять только пожал плечами: мол, не ясно вам, что ли: установок ждем…

— Так вы планируйте, как лучше, — сердился уже Павлов. — Составьте разумный план, обсудите. Вам самим предоставлено право планировать свое производство.

— Теоретически, — усмехнулся Шувалов.

— Как это теоретически! — возмутился Павлов. — Вы не имеете никаких своих наметок, не думаете о перспективе развития хозяйства, а спешите утверждать: теоретически!

— А вот увидите… Не первый год, — не сдавался Шувалов.

Павлов крепко стиснул зубы, переборол вспышку, заговорил спокойно:

— А не совестно вам, товарищ Шувалов, так раскисать? Неужели не понимаете, что своим безразличным отношением к делу вы наносите ущерб артельному хозяйству, а значит, и государству?

Павлов досадовал уже, что с того самого дня, когда Шувалова «выбили из колеи», он ни разу с ним не побеседовал. И ему стало как-то неудобно перед ним. Он предложил Шувалову вместе заняться расчетами к плану (оказалось, что они у Шувалова были). По каждой цифре Павлов требовал обоснования, и Шувалов постепенно «раскрывался». На его красивом лице заиграл румянец, он снял пальто, поправил высунувшийся ворот рубашки, обломком расчески пригладил слежавшиеся волосы на голове.

— Вообще, Андрей Михайлович, если откровенно, — говорил он, все больше возбуждаясь, — если откровенно, то путей к поднятию урожайности полей не так уж много в наших условиях.

— Давайте разберем эти пути, — предложил Павлов.

— Наш председатель говорил уже, что мы думаем обрабатывать поля, как в «Сибиряке». Но для этого наши поля нужно — как бы это сказать — привести в чувство. У Соколова сорняков на полях мало, а у нас сорняки — бедствие… Нам надо решить самое главное, Андрей Михайлович, — дать один год передышки… ну, попросту сказать, сильно засоренным полям дать отдых, пропаровать их.

— Сколько же намечаете под пары?

Шувалов взглянул на Григорьева.

— Давай уж начистоту! — воскликнул тот.

Шувалов сказал, что было бы правильно сразу все сильно засоренные земли отвести под чистый пар, а процентов двенадцать нынче же засеять многолетними травами под покров основных культур. По мнению Шувалова, это позволило бы уже со следующего года перейти к правильным восьмипольным севооборотам и в короткий срок очистить поля от сорняков. Но, чтобы осуществить такой план, придется временно сократить посевные площади.

— Так или иначе, но когда-то этот вопрос придется решать именно так! — голос Шувалова становился уверенней. — Главное-то, Андрей Михайлович… — Шувалов немного смутился, но закончил решительно: — Если мы сами можем спокойно планировать, то, конечно, получится!

Павлов попросил Шувалова закончить расчеты к плану, а сам вместе с Григорьевым уехал в бригады.

Вечером в контору собралось много колхозников. Они тоже приняли участие в обсуждении плана агронома. Шувалов наметил уже в этом году под паровую обработку отвести значительную часть пашни — наиболее засоренные поля.

И, к нескрываемому удовольствию Шувалова, с его предложением согласились все, кто был в конторе. Согласился и Павлов.

Павлов не принадлежал к числу людей быстрых на решения. Он, пожалуй, больше походил на тех, кого принято называть тяжелодумами. Любил дойти до смысла всякого дела своим умом. И он всегда был откровенен сам с собой.

После поездки по колхозам он признавался себе, что вот теперь и он в полной мере понял всю мудрость решения партии о предоставлении колхозам права самим планировать свое производство. До этого он иногда подумывал: все ли смогут правильно перестроиться? Но теперь Павлов лишний раз убедился, что люди колхозной деревни сильно изменились. Тот же старик Савелий и в достижениях науки хорошо разбирается, и к любому вопросу подходит с государственной точки зрения. А Соколов! Это же человек, в котором соединились воедино и мудрость народная, и коммунистическое понимание стоящих задач. Разве такой ошибется?

Все это не могло не радовать Павлова. Более тесное общение с рядовыми людьми, непосредственное знакомство на месте с работой председателей колхозов, секретарей партийных организаций, специалистов помогло более четко осмыслить и свою работу. И людей колхозной деревни он увидел как-то иначе, словно с какой-то другой, главной стороны: с их мыслями и большими заботами о путях быстрейшего подъема артельного хозяйства. Павлов решил и в дальнейшем поездки на несколько дней в одно хозяйство совершать регулярно, втянуть в это дело и других районных работников.

На очередном бюро он доложил о своей поездке по колхозам и о предложениях, которые требовали обсуждения. Он умышленно не высказал своей точки зрения и на различную оплату труда по бригадам, как это хотели сделать в колхозе «Труд», и по организации труда животноводов, и по планированию. Ему надо было лучше понять тех, с кем предстоит работать. Нельзя сказать, что он совсем не знал их. Знал. Но как бы с одной стороны. Вот сидит Быстров — второй секретарь. Седые, приглаженные височки, на худощавом лице болезненный румянец. В своих суждениях очень осторожен, даже слишком. И это Павлову понятно: Быстров больше десяти лет занимает пост второго секретаря, пережил уже четырех первых, как видно, смирился с мыслью, что его не «признали», и стал очень осторожным. При Обухове он чаще всего выступал на бюро вслед за ним, «задавал тон». Но Обухов почти всегда сам первым и высказывал свое мнение по любому вопросу — будь то прием в партию, разбор персонального дела, производственный вопрос. И вслед за ним Быстров всегда говорил примерно так: «Михаил Николаевич достаточно ясно и убедительно высказался по этому поводу, есть ли смысл терять дорогое время на дальнейшие дебаты…»

Совсем иной Васильев — теперешний предрика, а до этого заместитель Павлова, — тридцатилетний мужчина с черными вьющимися волосами. До райисполкома работал агрономом совхоза. Этот не боится высказывать свои мысли и иметь свое, оригинальное суждение. Но Павлова смущало то, что Васильев слишком привержен к нему, и он боялся, как бы это обстоятельство не оказало влияния, не сделало Васильева таким, каким стал Быстров. Ведь и про Быстрова рассказывали, что когда-то он был решительным, энергичным. А вот теперь, после сообщения Павлова, он тоже первым говорит. Но как говорит…

— Андрей Михайлович привез на бюро несколько совершенно оригинальных, животрепещущих вопросов. Именно вопросов. У Андрея Михайловича, по-видимому, нет еще своего предложения по этим вопросам? — повернулся он к Павлову.

— Нет! — подтвердил Павлов.