Церемония закончилась. В полном смятении я поспешил вернуться в комнату вымыть лицо. Ёсиока неотступно следовал за мной. Зная, что он хочет мне что-то сказать, я подождал его. Он откашлялся и сказал:

— Ваше величество так хорошо говорили… хм… что они были очень растроганы… хм… и потому пролили свои мужские слезы…

Про себя я подумал: "Это ты боишься! Ты боишься, что я понял, какой страх испытывают камикадзе! Ты боишься, а я боюсь еще больше!"

В мае 1945 года, после капитуляции Германии, катастрофическое положение Японии стало еще более очевидным. Выступление советских войск было лишь делом времени. Какими бы ни казались мне раньше японцы, я понял, что они одиноки и положение их безнадежно.

И вот наступили последние дни перед крахом.

Утром 9 августа 1945 года ко мне пришли последний командующий Квантунской армией Ямата Отодзо и начальник его штаба и доложили, что Советский Союз объявил войну Японии.

Ямата, маленький худой старик, обычно говорил не торопясь и с достоинством. Теперь он был неузнаваем. Ямата стал торопливо рассказывать мне о том, как хорошо подготовлены японские войска и как они верят в свою победу. Его слова внезапно прервал сигнал воздушной тревоги. Мы укрылись в бомбоубежище и вскоре услышали разрывы бомб. Когда прозвучал отбой и мы с ним прощались, он уже не говорил ни о какой уверенности в победе.

С тех пор я стал спать одетым и в моем кармане все время лежал пистолет. Во дворце я ввел военное положение.

На следующий день Ямата и начальник штаба пришли снова и сказали, что японская армия намерена отступить и оборонять Южную Маньчжурию. Столица, по их словам, будет переведена в Тунхуа, и мне было велено немедленно собраться, чтобы отправиться в тот же день. Я подумал, что у меня имущества и людей так много, что в один день я никак не смогу собраться. После моих неоднократных просьб срок на сборы был увеличен до трех дней.

С этого дня для меня начались новые нервные потрясения — частично потому, что сильно изменилось отношение ко мне Ёсиоки, частично из-за моей болезненной подозрительности. Перемены в Ёсиоке я заметил по реплике, которую он со злостью бросил после отъезда Яматы:

— Если ваше величество не уедет, оно прежде всех пострадает от Советской армии.

Мне стало ясно, что японцы подозревают меня в том, что я хочу остаться и что-то замышляю.

"Они боятся, что такой свидетель, как я, может оказаться в плену у союзной армии. Не собираются ли они меня уничтожить в связи с этим?" Когда я подумал об этом, волосы мои встали дыбом.

Вспомнив уловку, к которой прибегнул десять с лишним лет назад, я пригласил к себе премьера Чжан Цзинхуэя и начальника канцелярии общих дел Государственного совета Такэбе Токудзо и сказал им:

— Нужно изо всех сил поддерживать священную войну, которую ведет наша родная держава, и до конца сопротивляться Советской армии…

Сказав это, я повернул голову, чтобы посмотреть на выражение лица Ёсиоки, но он, всегда как тень следовавший за мной неизвестно когда вышел из комнаты.

Это меня озадачило, и в предчувствии несчастья я стал ходить взад и вперед по комнате. Через некоторое время во дворе показалось несколько японских солдат; с винтовками в руках они направлялись к моему флигелю. Смертельно испугавшись, я подумал было, что наступил мой конец. Спрятаться было некуда, и мне оставалось выйти и встретить их. Однако, увидев меня, они повернулись и ушли.

Они пришли проверить, не сбежал ли я; чем больше я думал об этом, тем больше боялся. Я снял трубку, чтобы позвонить Ёсиоке, но не мог дозвониться. "Наверное, японцы бросили меня и уехали". От этой мысли мне тоже стало жутко.

Наконец я дозвонился до Ёсиоки. Слабым голосом он ответил мне, что заболел. Я поспешил выразить ему свое сочувствие, наговорил кучу хороших слов и, услыхав в трубке: "Спасибо, ваше величество", перевел дух. Мне вдруг сильно захотелось есть, и только тогда я вспомнил, что целый день ничего еще не ел.

11 августа, после 9 часов вечера, пришел Ёсиока. Мои братья и сестры, их мужья и мои племянники уже уехали на вокзал. Дома оставались только я и две мои жены. Ёсиока в категорическом тоне обратился ко мне и моим приближенным:

— Независимо от того, пойдем мы пешком или поедем, Хасимото Тораносукэ со священными предметами должен всегда находиться впереди. И каждый проходящий мимо них обязан отвесить им низкий поклон.

Я понял, что настало время отправляться. Хасимото с узлом, в котором хранились святые предметы, сел в первую машину. Я занял место во второй. Машины выехали из дворца. Обернувшись, я увидел в небе над Храмом укрепления основ нации языки пламени.

До Далицзыгоу поезд шел почти трое суток. Предполагалось сначала ехать через Шэньян, но, чтобы не попасть под воздушный обстрел, мы изменили маршрут и поехали через Гирин — Мэйхэкоу. За два дня пути мы ели только два раза. По дороге нам повсюду встречались обозы с японскими солдатами, которые скорее походили на беженцев… На станции Мэйхэкоу поезд остановился. Командующий Квантунской армией Ямата вошел в мой вагон и доложил об успехах японской армии. Однако на вокзале в Гирине я увидел совершенно противоположную картину. Группы японских женщин и детей с криком и плачем бежали к вагонам и жалобно умоляли жандармов разрешить им сесть в поезд…

В Далицзыгоу находилась угольная шахта, расположенная у подножия горы и отделявшаяся от Кореи лишь рекой. Я прибыл гуда 13 августа и поселился в квартире японского директора шахты, а еще через два тревожных дня Япония объявила о своей капитуляции. Ёсиока сказал мне:

— Его величество император Японии объявил капитуляцию. Американское правительство уже дало гарантию сохранения титула его величества и его безопасности.

Я сразу же упал на колени и, отбив несколько поклонов, проговорил:

— Благодарю Небо, которое охраняет покой его императорского величества.

Затем Ёсиока с грустью сказал, что командование связалось с Токио и мне предписано выехать в Японию.

— Но, — заметил он, — его величество император Японии не может дать вашему величеству полную гарантию безопасности. Это зависит от союзников.

Я считал, что смерть уже звала меня к себе.

Однако оставалось разыграть еще один спектакль. Ко мне пришли Чжан Цзинхуэй, Такэбе Токудзо, министры, советники и принесли Манифест отречения, составленный японским синологом Сато. Стоя перед группой теперь уже бывших министров и советников, я прочитал его. Точно уже не помню подробного содержания этого шестого своего манифеста, помню только, как Хасимото с горькой усмешкой вычеркнул из манифеста фразу, восхвалявшую японского императора и освященное покровительство богини солнца, — фразу, обязательно присутствовавшую во всех предыдущих манифестах.

Хасимото раньше был командующим дивизией японской дворцовой охраны, а затем президентом Палаты церемоний Маньчжоу-Го, ответственным за охрану священных предметов.

Если бы в то время я знал, что мое положение будет даже хуже, чем у Чжан Цзинхуэя и его группы, я переживал бы еще больше. Одновременно с решением отправить меня в Токио было намечено послать Чжан Цзинхуэя и Такэбе обратно в Чанчунь, чтобы сделать кое-какие приготовления. Когда Чжан Цзинхуэй вернулся в Чанчунь, он связался по радио с Чан Кайши, находившимся в Чунцине, объявил о создании Комитета по охране общественного порядка и приготовился встречать армию Чан Кайши. Они намеревались до прибытия Советской армии превратиться в представителей Китайской республики. Однако они не ожидали, что советские войска прибудут так скоро и что объединенная антияпонская армия под руководством Коммунистической партии Китая подойдет к городу, разбивая на своем пути остатки японских отрядов. Когда войска Советской армии прибыли в Чанчунь, командующий советскими войсками сказал им:

— Ждите приказа.

Чжан Цзинхуэй и его люди решили, что комитет их признан, и возложили теперь свои надежды на Советский Союз. На следующий день все марионеточные министры и чиновники явились по приглашению в штаб Советской армии, ожидая дальнейших поручений советского командования. Неожиданно для всех советский офицер сказал: