Секретная связь японских империалистов с кликой, которую я возглавлял, возникла еще до событий 18 сентября. То, что японцы откармливали и растили всю нашу компанию, вообще не являлось ни для кого секретом. После событий 18 сентября мой открытый переход на сторону врага был результатом длительных контактов с японцами. Чтобы выгородить себя, я скрыл это и говорил лишь о том, какое на меня было оказано давление и как я пострадал от этого.

Когда внутренняя реакция входит в сговор с иностранным империализмом, противоречия между ними неизбежны. Я же все это представил на суде как борьбу добра со злом.

На заседаниях суда я несколько раз выходил из себя. Когда зашла речь о моей встрече с "небесным императором" и введении в Маньчжоу-Го культа богини солнца Аматерасу Омиками, один из японских адвокатов сказал мне, что оскорбления предков японского императора совершенно не совместимы с восточной моралью. Я не сдержался и заорал:

— Но я же не заставлял их поклоняться моим предкам!

Это вызвало хохот в зале, а я долго не мог успокоиться. Говоря о смерти моей наложницы Тань Юйлин, я свои подозрения выдал за совершенно определенные факты, причем со скорбью в голосе сказал:

— Даже ее погубили японцы! — И хотя в это время я был действительно взволнован, мне все же очень хотелось, чтобы люди и во мне видели пострадавшего.

Защитники обвиняемых для смягчения вины своих подзащитных шли на всяческие уловки, чтобы снизить ценность моих показаний. Некоторые даже пытались поставить под сомнение мое право быть свидетелем. Конечно, их попытки окончились неудачей. Даже если бы они действительно опровергли все, что я сказал, они не сумели бы изменить судьбу обвиняемых. Однако если они рассчитывали сыграть на моем страхе за собственную шкуру и заставить меня говорить поменьше, то это им удалось. Помню, когда я перечислил злодеяния японских военных преступников, один американский адвокат крикнул мне:

— Вы валите всю вину на японцев, но вы сами преступник и в конечном итоге вас будет судить китайское правительство!

Его слова попали в самую цель. Этого я боялся больше всего. Именно страх вынуждал меня объяснять предательство и капитуляцию как результат насилия. Я полностью отрицал какую-либо связь с японцами. Даже когда на суде мне представили мое письмо, адресованное Минами Дзиро, я решительно отказался от него, заявив, что оно сфабриковано японцами. Я скрыл этот факт, а также и многие тайные интриги японского империализма, что во многом облегчило участь японских военных преступников.

Советский поезд, в котором препровождались под стражей военные преступники Маньчжоу-Го, 31 июля 1950 года прибыл на станцию Пограничная на китайско-советской границе. Начальник сообщил, что передача нас китайскому правительству состоится только на следующее утро, и пожелал спокойной ночи. В Хабаровске при посадке в поезд меня разлучили с семьей и поместили в вагон с советскими офицерами. Они угощали меня пивом, сладостями и рассказывали дорогой немало смешных историй. Тем не менее я по-прежнему чувствовал, что меня посылают на смерть. Я был уверен, что достаточно мне ступить на китайскую землю, как я распрощаюсь с жизнью.

С полки напротив доносилось ровное дыхание капитана Асниса. Я лежал с открытыми глазами, уставившись в одну точку; мучивший меня страх смерти не давал заснуть. Я сел, несколько раз прочел про себя молитву и только хотел было лечь, как с перрона послышались шаги; мне показалось, будто подходит отряд солдат. Я посмотрел в окно — никого не было. Мерный стук сапог постепенно затих, и лишь вдалеке зловеще мерцал свет лампы. Я вздохнул, снова забился в угол купе и уставился на пустые стаканы, стоявшие на столике у окна. Вспомнились слова, сказанные капитаном Денисом — начальником конвоя:

— Рассветет — и вы увидите свою родину. Возвращение на родину — всегда праздник! Вы не волнуйтесь. Власть коммунистов самая цивилизованная на земле. Партия и народ в Китае самые великодушные.

— Вранье! — Я зло посмотрел на лежащего напротив капитана, который уже храпел. — Ваши слова, пиво, сладости — сплошной обман! Моя жизнь подобна росе: выглянет солнце — и все исчезнет! А вы так крепко спите!

В то время я больше думал о предках, чем о родине, а коммунисты ассоциировались в моем сознании с "бурным паводком и лютыми зверями". Правда, в Советском Союзе, хотя он и коммунистическая страна, ко мне отнеслись гуманно. Но Советский Союз — одно из союзных государств, связанных международными соглашениями. В Китае же обстановка иная. Китайские коммунисты свергли Чан Кайши, не признают никаких "законных династий" и, естественно, могут поступить со мной так, как пожелают. Из всего того, что я десятилетиями слышал в Пекине, Тяньцзине, Чанчуне, у меня сложилось убеждение, что так называемые коммунисты являлись воплощением жестокости, бесчеловечности и т. п. К тому же они ненавидели меня во сто крат больше, чем Чан Кайши. И вот теперь меня должны передать в их руки. Есть ли еще надежда на спасение? "Красивая смерть хуже жалкого существования" — эта мысль не раз поддерживала меня в течение десяти с лишним лет. Теперь я считал, что "жалкое существование" по-прежнему остается иллюзией, ожидать же "красивой смерти" значило ожидать слишком многого.

Всю ночь меня мучили эти кошмарные мысли. Когда рассвело, советский капитан предложил мне пойти с ним к представителям китайского правительства. Я же думал только о том, хватит ли у меня мужества перед смертью крикнуть: "Да здравствует император Тайцзу!"

Плохо соображая, с распухшей головой, я вошел в купе, где сидели два китайца: один был одет во френч, другой — в военную форму цвета хаки без знаков отличия, только на груди имелась нашивка: "Народно-освободительная армия Китая".

Тот, кто был одет во френч, повернувшись, пристально посмотрел на меня и сказал:

— Я прибыл встретить вас по приказу премьер-министра Чжоу Эньлая. Теперь все вы вернулись на родину…

Опустив голову, я ждал, что сейчас военный наденет на меня наручники. Однако он не двигался с места.

"Знает, что мне не убежать", — подумал я, когда вместе с советским капитаном вышел из купе. На перроне выстроились две шеренги солдат с винтовками: с одной стороны советские солдаты, с другой — китайские с такими же нашивками, как у военного в купе. Мы прошли между шеренгами солдат и вошли в поезд, стоящий напротив. В эти короткие минуты я вспомнил, что восьмимиллионная армия Чан Кайши была уничтожена именно людьми с такими нашивками. Теперь же в их глазах я казался хуже червяка.

В вагоне я увидел бывших чиновников Маньчжоу-Го и моих родственников. Все они сидели смирно, и никто не был связан. Меня проводили к моему месту недалеко от конца вагона, и солдат положил мой чемодан на полку. Я сел и хотел было взглянуть в окно и только тогда увидел, что все стекла были заклеены бумагой; посмотрел в один конец вагона, в другой — в каждом стоял солдат с автоматом. Я похолодел от страха. Куда же нас везут с такой охраной, если не на казнь? Я взглянул на сидевших слева от меня. Лица их были мертвенно-бледны.

Вскоре в вагон вошел человек, по виду офицер, но без оружия.

— Ну, теперь вы вернулись на родину, — сказал он, оглядывая нас. — Центральное народное правительство все уже для вас приготовило. Вам не о чем беспокоиться. В поезде есть медицинский персонал; кто нездоров, может обратиться к врачу…

Что бы это могло значить? "Родину", "приготовлено", "не беспокоиться", "больные могут обратиться к врачу"?… "А, — подумал я, — это для того, чтобы успокоить нас и избежать в пути инцидента". Позже несколько солдат принесли большую корзинку с чашками и палочки для еды. Раздавая их нам, они говорили:

— Берегите их, не разбейте, в дороге негде будет взять новые.

Я думал: "Дорога на казнь, видимо, некоротка, иначе к чему все эти слова?"

На завтрак нам дали маринованные овощи, соленые яйца и рисовую кашу. Аромат домашней кухни возбудил у всех аппетит. В одно мгновение большое ведро с рисом опустело. Увидев это, солдаты уступили нам кашу, которую собирались есть сами. Я знал, что в поезде нет кухни. Солдаты могли вновь приготовить себе еду только на следующей станции, поэтому их поступок не укладывался у меня в голове. В конце концов, мне было ясно только одно: так или иначе, они не могут питать к нам добрых чувств.