Вера Михайловна вспорхнула на подиум и уселась за свой стол:

– Ниспровергатели основ! Молодое племя! – Она одарила меня недобрым взглядом. – Тогда скажи нам, Антон, как укладывается в твою концепцию осеннее уничтожение посевов? Если трава управляет человеком, почему позволяет себя кушать? Почему терпит геноцид?

– Но мы же не знаем её мотивов? – картинно пожимаю плечами, купаясь в тёплых Ленкиных глазах. – Может, жизненный цикл травы в том и состоит, чтобы быть посеянной, выращенной и по созревании единовременно убитой. И то, что нам кажется тотальным истреблением, на самом деле воля планировщика заданий: фермеры, как повивальные бабки, трясутся над всходами, поливают и удобряют их, защищают от болезней и вредителей. А когда приходит срок, освобождают площади для новой генерации. С этой точки зрения конечный продукт – зерно – подобен куску сахара, которым дрессировщик кормит собачку, чтобы та послушно выполняла команды.

Кто-то восхищённо цокнул языком, кто-то присвистнул, а Ленка… Ленка даже хлопнула в ладоши!

– Что ж, неплохо, – одобрила Вера Михайловна. – Тебе остаётся только экспериментально доказать несостоятельность своей концепции. Опыт – критерий истины. Как будем опровергать твою теорию?

В классе оживление: пересуды, возгласы, жесты. Ещё бы, камень брошен, время валять дурака. Мне давно пора заткнуться, но Ленка всё ещё смотрит, и меня «несёт»:

– Почему «несостоятельность»? Очень хорошая концепция. И многое объясняет.

– Но ты же не веришь в эту чушь?

Она смотрит на меня с восторгом и ужасом. Так смотрят на крокодила, который только что на глазах у изумлённой публики перекусил железнодорожную шпалу, и каждый радуется, что это была чужая деревяшка, а не его нога.

– «И назовут они чушью то, что разумом своим не объемлют». Флора – это пришельцы из космоса. Прилетели на нашу планету, сражаясь и убивая друг друга. Миллионы лет деревья воевали с травой, но на Земле трава победила: модифицировала приматов и создала абсолютное экологическое оружие – человека, который запрограммирован на уничтожение лесов и выращивание травы.

Выставленной перед собой ладонью мучилка просит меня сесть и закрыть рот. О Ленке она давно забыла. Оглаживает взором стены, увешанные портретами бородатых авторитетов, и натужно размышляет, как быть и что дальше делать.

– Растения не могут быть пришельцами, – тянет резину мучитель биологии. Но нет у меня к ней жалости. Спасти её может только звонок. – Хотя бы по той причине, что растения – полноценные участники биоценоза. Растения вдыхают углекислый газ и выдыхают кислород. Зелёные лёгкие планеты.

– Ничего подобного! – кричу с места. – Ни разу не вдыхают и чёрта с два что-то выдыхают. Выдумки это всё! Суеверия.

Вижу, как озаряется её взгляд. Ей кажется, что она придумала, как сохранить лицо и основные догматы своей науки.

– Насколько я помню, Чеканов, тебя в интернат пригласили в связи с твоим изобретением тлеющего динамита?

Мне очень хочется рассмеяться, но я, скромно потупившись, киваю. Моё открытие только что обозвали изобретением! О, как я ненавижу мучителей своих…

– Тогда тебе не составит труда вот здесь, на этом столе, разместить несколько автоклавов с искусственной атмосферой. Пусть в них полгода, до самых выпускных экзаменов, будут развиваться растения. А по окончании эксперимента мы сравним их рост и получим точные представления о дыхании «пришельцев из космоса».

Класс одобрительно загудел.

– Справишься? – настаивал мучитель.

В таких ситуациях мне часто советовали сдавать назад и прикидываться дауном. Мол, пошутил, бес попутал, был малость нетрезв и зело обкурен.

Но Ленка! Она смотрела на меня!

Её глаза сияли. Кого не радует такой коннект, пусть первым выключит компьютер.

– Никаких проблем, – бросаю в омут, как в мармелад печенье: небрежно, но с предвкушением. – Только уточните растения и составы газовых сред.

Вера Михайловна критически оглядывает стол, прикидывая какую его часть пожертвовать науке.

– Возьмёшь из оранжереи горшки плектрантуса. Скажем, по два растения на каждую атмосферу. Из газов пусть будет азот, углекислота и что-нибудь инертное. Обязательно укажи методику измерения количества продуцента – кислорода… Ты записывай, записывай…

Ленка отвернулась, и я тут же потерял интерес к словам мучителя. Надо же – «продуцента»… Не будет никакого продуцента. Суеверия – вот продуценты ваших лженаучных мучений!

Беру карандаш, открываю тетрадку и на чистой странице рисую Ленкино лицо: вздёрнутый носик, огромные глаза, аккуратная чёлочка над тонкими бровями, плавные линии чуть тяжеловатого подбородка. А фоном – бескрайнее поле пшеницы: колосок к колоску на переднем плане – и солнце с легкомысленным облачком на заднем.

Знатная у меня рабочая тетрадь! Сам сделал. Сотня страниц, прошитых серебряной ниткой. А на обложке оттеснил: ПАВЛОВ. Не только в знак уважения к политической честности учёного, но и на предмет симпатий со стороны мучителя биологии. Тетрадь по математике гордо именуется «Нильс Хенрик Абель». По физике – «апостол Бонайути»… впрочем, с Бонайути я, кажется, перемудрил.

Ох и падки мучителя на дешёвые понты!

Карандаш короткими штрихами инкрустирует бумагу щербатым, иззубренным растениями горизонтом. Но едва пшеничное поле оживает волной под порывом далёкого ветра, звучит звонок к перемене. Опять ложь и враки! Меня-то звонок не обманет – школьные переменки меняют характер мучений, но не их суть.

– Вот он, мой верный Галахад!

Столовка. Звон посуды, басовитый гомон старшеклассников и всплески возгласов малышни. Вместо привычного мне запаха палёного масла и сбежавшего молока – ароматы дорогого кофе и свежей выпечки.

Ленка приветливо показывает на пустой стул рядом с собой. Мимо не прохожу, осторожно ставлю поднос и присаживаюсь. Тетрадь по биологии будто невзначай кладу неподалеку от корзинки с тонко нарезанным хлебом. В школе, откуда я родом, хлеб давно бы разметали по карманам, а корзинку запустили кому-то в голову. Но здесь всё не так. Дикари!

– Мне больше по душе Тахир, – отвечаю с достоинством, но скромно.

– Почему «тахир»? – в недоумении морщит лоб Вован. – А! Понял: Антон – Тошка – Тоха – Тахир… Да?

– Нет. Это турецкий дастан. Запиши, потом в Инете глянешь, как народ раньше развлекался.

– Да уж, в школу небось не ходили, на лабораторки время не тратили.

Вован всё ещё пытается удержать инициативу, но ему мешает Аркадик:

– Как будешь строить автоклавы? Могу помочь.

С первого дня я понял, что мученичество для местной публики – дело святое, возвышенное и благородное. При другом раскладе я бы послал Аркадика так далеко, чтоб неделю искали. Но Ленка рядом. Её дыхание обжигает щеку и ухо.

Поэтому к дурацкому вопросу отношусь как к голевому пасу – с благодарностью:

– Накуплю в хозмаге трёхлитровых банок и мисок. Наполню банку водой, переверну, засуну внутрь горшок с растением, а потом газом вытесню воду. Банка с растением стоит в миске, а вода играет роль затвора и удерживается атмосферным давлением. Внутри каждой банки – свой газ. Плюс два растения оставлю на воздухе, в качестве контрольных образцов…

– А газ где возьмёшь? – хмуро интересуется Вован.

Видно, осознал необратимость потери лидерства, теперь хочет остаться в пелетоне.

– Азот – на шиномонтаже, углекислоту у сварщиков, гелий куплю у оформителей, которые праздники летающими шариками украшают.

– Выход кислорода по уровню воды будешь определять? – спрашивает Ленка.

– А как иначе? – перебивает её Вован. Так и хочется дать ему в глаз. – По молярности. Когда углекислота начнёт замещаться кислородом, уровень воды повысится, а вот как с азотом быть – непонятно. Молярная масса примерно одинаковая. Понижение будет трудно уловить.

– Зато с гелием никаких проблем, – важно кивает Аркадик. – Уровень заметно понизится…

– Уровень не изменится, – решительно пресекаю самопроизвольное зарождение мифов. – Растениям плевать на атмосферу.