– В чём дело? – брал на характер Рыжий. – Я сделал всё, как ты сказал: у кого шапочка с медалькой, тот и спрашивает. Почему молчишь?

Да. Никто не знает, где начинается последняя капля.

Санитары вскакивают со стульев, а я противоходом ныряю под стол. Там мне безопаснее всего показалось. И был я уверен, что, пока с другой стороны стола вылезу, Рыжий с эсэсовцами уже разделается.

Просчитался я. И очень удивился этому.

Спустя полминуты, когда я выкарабкался из-под стола, санитары ещё «держались». И это было настолько удивительно, что даже Иван повернул голову. Интересно ему стало, как это санитары от дикаря отбиваются.

Только заслуги эсэсовцев в стойкости не было никакой. Если бы дикарь хотел их убить, они бы со стульев не успели подняться.

Рыжий их не убивал. Он их уничтожал: свирепо и страшно… всё по инструкции.

Пальцы, уши, носы… брызги крови были повсюду. Он наносил им десятки мелких порезов, у одного кожа с лица сползла как перчатка, а когда он пытался её поддержать, дикарь ударил ему лезвием по запястью. Долго так продолжаться не могло. Первым упал тот, что потерял лицо. Потом опустился второй. Кто из них Завулон, а кто – Грек, разобрать было невозможно.

Вскоре и Митрофан, хрипя и харкая кровью, опрокинулся навзничь…

К этому мгновению в зале оставались только порезанные эсэсовцы и боевая часть нашего отряда. Иван искал пятый угол у дальней стены, а Данила зачем-то ближе подтянулся. Точно помочь хотел. Вопрос только: кому?

Дикарь прошёлся между ранеными, короткими взмахами подрубливая им локти. Учитывая, что у санитаров могли быть метательные ножи, – нелишняя мера предосторожности.

Покончив с мясницкими делами, Рыжий присел на корточки возле Митрофана и безмятежно вернулся к прерванной теме:

– Скажи «кукуруза».

Санитар не стал скулить:

– Теперь ты точно труп, – в тишине пустого зала его шёпот звучал как приговор. – Наши тебя отыщут и убьют. А в Коврово, к твоей родне, большой отряд отправили. Так что твоё кодло уже ждёт тебя на том свете.

Рыжий покачал головой:

– Если твой отряд держит оружие так же, как и ты, то его остатки сейчас гниют в загоне для корма. Договор у нас с крокодилами. Я говорил. А вас троих я пощадил специально, чтоб твоей братве было легче меня искать. Мы идём на юг, Митрофан. И я сделаю всё, чтобы твои бойцы не потеряли мой след. Буду ждать. С нетерпением.

– Почему?

Вопрос был едва слышен из-за стонов раненых, которые, поняв, что добивать не будут, не сдерживали боль.

Но Рыжий услышал. И посчитал нужным ответить:

– Потому что служба ваша – и есть главные нелюди. Не веришь? Скажи «кукуруза».

– Да пошёл ты…

Это был неправильный ответ.

Рыжий всадил ему в плечо лезвие. Митрофан завыл.

– Скажи «кукуруза», тварь!

– Кукуруза!

– А так? – Другим клинком Рыжий раскроил эсэсовцу лицо. Багровый рубец лёг наискось через губы. – Скажи: «кукуруза»!

Наверное, он усилил давление на клинок, который был в плече, или повернул его, потому что санитар попытался ответить:

– У-у-уса…

Рыжий выдернул лезвие из тела эсэсовца, вытер ножи о его куртку и усмехнулся:

– Другое дело! Я же тебя сразу распознал, нелюдь. Чего было упираться?

Он сбросил с головы берет, старательно вытер об него ноги и пошёл к дверям.

Я поначалу двинулся следом, но притормозил, заметив, что Данила направился не к выходу за всеми, а к санитарам. Тогда я нагнулся и завозился с откалыванием эсэсовской эмблемы с берета. Сделал вид, что на золото позарился, а сам на Данилу поглядываю.

Должен признать, с гасиловом дружинник справился ловко. Завулону и Греку перерезал глотки в момент, а рядом с Митрофаном замешкался. Вот только не сумел я разглядеть, что он с тела Митрофана снял, зато увидел, куда вещицу припрятал. А большего мне и не нужно, остальное – дело времени и обстоятельств.

Почувствовав у себя на спине недобрый взгляд Данилы, опускаю руку и чуть приоткрываю пальцы, чтоб золото блеснуло. Не оглядываясь, спешу вперёд, поближе к Рыжему. А Данила пусть думает, что поймал меня на горячем. А чтоб ещё больше поверил в мою несвежую совесть, суечусь, пошевеливаю ножками, да так, что даже разговор у дверей успеваю подслушать:

– Зачем было мучить? – нудил Иван. – Надо было просто убить.

– Тогда почему ТЫ не убил? – холодно ответил Рыжий. – Разумеется, «надо было». И давно…

Это уже входит в привычку. Мы опять сквозим со свистом. Да и как нам не драпать, если дикарь порубил в лапшу санитаров и разнёс кабак вдребезги?! В наших краях и за меньшие художества сажают в изолятор с безвозвратным Переходом к депу на рога.

Не удивлюсь, если Рыжий вообще ни разу в жизни не уходил спокойно, сердечно попрощавшись с хозяевами. Из Калуги он тоже сбежал. И все, кто рядом с ним, вынуждены перенимать его дурные склонности и привычки. Иногда ловлю себя на мысли, что уже думаю как он и говорю его словами…

Так что городовых мы дожидаться не стали. Вот как вернулись с этого разгуляева, так Каин леталку и поднял. Молча, ни у кого не спрашивая.

Купец за своей лошадкой побежал, а мы полетели. Шалавы, похоже, даже не проснулись. Везёт же людям! Как бы и мне так устроиться?

Впрочем, устроился я с большими удобствами: полулежу в раскладном кресле в кормовом кокпите, совмещая приятное с бесполезным: загораю и веду наблюдение за пустыней. Что в этом наблюдении мало пользы, любому понятно: уж если начнут догонять – то догонят обязательно. Мы-то прибавить скорость не сможем. И укрытиями, чтоб спрятаться, ландшафт не балует. Лабиринт из траншей и оврагов заметно обмельчал. Мне по грудь будет, а Митрофану, царствие ему небесное, наверное, по пояс…

Что самое обидное: санитары с Рыжим о возвращении договорились! Загадка какая-то! Ребус. Настораживает. Я же рядом стоял, всё слышал. При мне Чебрец приказал Рыжему собираться, так и сказал: «После отбоя в обратный ход». А Рыжий не возражал. Улыбнулся даже. А потом с шалавами на майдан развлечений подался. Плохо его там, видно, развлекли. Вернулся в дурном настроении… скотина!

Почему он передумал?

А мне теперь что делать? Три часа назад был уверен, что через пять-шесть отбоев увижу Тамилку и забуду это приключение, как дурной сон. А теперь Каин на юг правит. И плыву я всё дальше и дальше от Тамилки… Может, перестрелять их всех?

Волна предвкушения кровью давит глаза изнутри. Какой же я молодец, что в кабаке не растерялся: и санитаров добил, и лучемётом разжился…

Правильно, что добил. Нельзя было их живыми оставлять: и по уму, и по сердцу. Это Рыжему всё равно, а нам с Иваном, чтоб домой вернуться, внятная история нужна, только так! Теперь-то любой скажет, что санитаров прирезал Рыжий. Сомнения в достоверности этого факта могут быть только у Каина. А Каин будет молчать. Ему заступник в Калуге нужен. А что из заступников только я и есть, он соображает чётко, объяснять не нужно. Вдобавок черепок золотой с берета лейтенанта снял. Вот лузер! Что он теперь с ним будет делать? Ни один ювелир Края не примет. Золотых дел мастеру теперь выгоднее Каина санитарам сдать, чем в святотатстве мараться. Да и под меня прогиб: что может быть лучше свидетеля, который по гроб жизни обязан?

А вот если бы эсэсовцы выжили, обязательно бы настучали, что я за них не вступился. Такие обвинения, как ни крути, по нашим законам смерти подобны. Зато теперь, если избавиться от всех, можно вернуться к старой идее – сочинить красивую легенду, которая устроила бы и дружину, и ментов, и санитаров.

И ходить мне в героях до последнего отбоя. Да и после не скоро забудут.

Рыжего убить теперь не проблема, с лучемётом-то, хе! Давно хотелось, но как быть с приказом? Велено жёстко: только живым! Или идти рядом, пока не представится возможность вернуть. Наверное, поэтому Чебрец не применил огнестрел. Впрочем, кажется, поначалу бой в пользу санитаров складывался, а потом, когда Рыжий разошёлся, не было у Митрофана времени, чтоб оружие достать. Дурак он! Нашёл кому приказывать. Чебрец приказал, а Рыжий про себя посмеялся: и над приказом, и над лейтенантом.