– Ковш держи, олух! Не обвари меня…

Сзади шумно перевёл дыхание Каин.

Я вытащил из кармана купца ковш, полный горячей воды, и без подсказки выпростал его в таз.

Пек принюхался, опустил в воду палец, потом лизнул его.

– Кремнистые термы? Молодец, парень. То, что нужно!

Я понял, что вода ему подходит. Пек кивнул на карман, и мы повторили «процедуру». Потом ещё и ещё раз, пока не стало жарко от парящей воды, а запах тухлых яиц не начал выворачивать наизнанку.

– Довольно, – сказал Пек. – А теперь подойди к изголовью Елены. Держи ей руки и плечи, чтоб не вставала. Каин, твоя задача – ноги. Только крепче держите, парни. Синяки залечим, а вот, если матку порвём, будет беда.

Что там ответил Каин, я не расслышал. Но то, что за этими словами последовало, ужаснуло. Купец деловито обмыл руки и сунул их в карманы. Живот Елены будто подпрыгнул, она закричала дико, неистово… вторя ей, тоненько заголосил Каин. Купец выдернул руки из карманов, вновь сполоснул их в тазу и вновь опустил в карманы. Елена опять закричала, Каин, удерживая её ноги, сполз на пол. Я видел, как под кожей Елены ворочались пальцы… кажется, вторя Каину, я тоже начал повизгивать.

– Прекратить истерику! – заревел Пек.

Он из всей силы пнул Каина ногой. Он и меня бы ударил, но я был далеко, а руки об меня ему пачкать не хотелось. Он кричал на нас. Я зажмурился и навалился на Елену, но она попыталась укусить меня за нос. Пришлось отодвинуться. Сколько всё это продолжалось – я не понял. Но как-то всё же кончилось: купец едва заметно шевелил локтями, не вынимая рук из карманов, глубоко в животе Елены что-то двигалось и ворочалось. Уткнувшись подбородком в колени женщине, не разжимая губ, тихо скулил Каин. Лица у всех были белыми. И потными.

С купца вообще капало. И что показалось самым жутким – у них были закрыты глаза.

– Довольно, – прохрипел Пек.

Он сполоснул руки в тазу, потом поднял с пола простыню и вытер ею лицо. На белой ткани остались огромные тёмные пятна с красными разводами.

– Отпусти её, – велел он мне. – И вынеси помои. Толку от этого крысёнка немного.

Мне показалось обидным, что он так отозвался о Каине. Но спорить я не посмел. Ухватил пластиковую ёмкость и вынес её из куреня. С палубы спускаться не стал. Вот так сверху и хлюпнул на голый камень. Лошадь купца заржала, косясь на мокрое пятно. Мне показалось, что там была одна кровь. Кровь и плотные сгустки оборванных шнурков, как глазки проклёвывающихся побегов фасоли с ноготь величиной. Много, очень много чёрно-красной «проросшей фасоли»…

Вернувшись в комнату, нашёл её светлой и чистой. А ещё холодной. Купец развернул вширь «холодильники» и развесил их над Еленой. Её лицо казалось бледным и осунувшимся, а живот даже больше, чем до начала «операции». Но вид у купца был довольный, глядя на него, я понял, что мы справились, что теперь – порядок.

А вот Каин, скрутившийся в углу, казался маленьким и жалким.

– Это не люди, парни, – сказал купец. – Это биоинкубаторы. Считайте – машины. Интеллекта, конечно, до фига, но основная задача – репродукция рода человеческого. Своих производителей они не знают, но в Шостке таких машинок примерно два десятка. Всем хороши, но не без изъяна – производят только мальчиков.

– Если бы мы им не помогли, они бы умерли? – тихо спросил Каин.

– Они бы сломались! – жёстко поправил купец. – В роддоме Шостки инкубам ввели акселератор роста бластоцист. Но извлечь эмбрионы не успели. Надо думать, вы решили реализовать свои представления о «добре и зле» прежде, чем девушек почистили, а зародышей расселили по автоклавам. Очень неразумно…

– Что ещё за «биоинкубаторы»? – нарочито равнодушным тоном спросил я.

Купец, похоже, знал, о чём говорил. Но понять его было непросто.

– Родильные машины, – «пояснил» купец. – А вы были нужны только как доноры генетического материала. И теперь, ребята, у вас большие проблемы. Потому что имитация потребления пищи – это одно. А зарядка аккумуляторов – совсем другое. И если в ближайшее время не найти свежие аккумуляторы, ваши дамы превратятся в трупы.

– В трупы? – с ужасом переспросил Каин.

– Машины не могут стать трупами, – заметил я.

– Соображаешь! – похвалил купец. – Значит, они превратятся не в трупы, а в утиль. Такой себе натуральный утиль, который успешно разлагается и воняет. Это меняет дело?

Я промолчал, сдерживаясь, чтобы не ударить его в глаз пальцем. Получилось. Неужели я становлюсь цивилизованным человеком?

– Ладно, – хмуро сказал купец. – С матчастью пока всё. Нам ещё с Марой работать… Рыжий, воду.

Я набрал воду. Он тщательно вымыл руки и вновь опустил ладони в карманы, но Елена теперь почти не дёргалась, только стонала. Из неё всё текла и текла розовая муть…

А я раздумывал, какая к депу разница? «Люди-машины»… Живому существу больно, а я привязан к этому существу. И нет мне никакого дела: родили мою женщину или её сделали на фабрике. Главное – она моя женщина. Она выхаживала меня, заботилась обо мне, переживала за меня. Как ни крути, теперь я должен. И я за неё в ответе. «Разумно – не разумно…» чушь и заблуждение! Потому что вопросы совести умом решают только цивилизованные люди. Мы, дикари, решаем такие вопросы сердцем…

Когда мы вошли к Марии, она была в сознании.

– Я всё слышала, – тихо прошептала она. – Пусть Каин выйдет, ноги мне держать не нужно.

Каин дёрнулся к выходу, но под тяжёлым взглядом купца остановился и положил руки на колени моей любимой…

Тюремные изоляторы всегда устанавливали неподалеку от станций Перехода, чтобы недалеко было вести жертву к месту казни… Разумеется, «казни»! Как ещё назвать процедуру, после которой «испытателя» никто никогда не видел?

Заключённого приводят на станцию и под предлогом пересылки в другой изолятор отправляют по «левому» адресу. Шифр отправки записывают в протокол эксперимента и терпеливо ждут, что будет дальше. Бывает, узник после минутного отсутствия опять появляется в камере. Это если бедолаге «повезло», и его вернула приёмная станция по адресу отправителя. Реже – звонят по телефону с какой-то из цивилизованных станций, на которую фортуна перенесла удачливого зэка.

Реальные шифры, по которым можно перейти, скажем, из Москвы в Калугу и обратно, представляли собой буквенно-цифровой код о двенадцати символах.

Изменение одной цифры или буквы, как правило, приводило к безвозвратной утере испытателя. Это было хорошо и плохо.

«Хорошо» потому, что в цивилизованных анклавах: Московия, Питер, Архангельск – не было проблем с изоляцией психопатов и социопатов всех мастей и оттенков. Два вида наказаний за проступки: камера переноса или общественные работы. Так общество экономило на палачах. Вместо них – мы, связисты. А казнь носит гордое имя – «эксперимент».

Каждый из нас надеется, что именно ему повезёт: выпадет заветная комбинация символов, после которой узника обнаружат на какой-то известной станции. О! Это триумф. Это праздник. Это торжество разума над его величеством случаем.

И такое случалось! За последние десять тыщ отбоев с полсотни станций открыто для двустороннего пользования. Шифры для каждого анклава – самая большая государственная тайна. Объект торговли на самом высоком правительственном уровне.

Скажем, если нашего испытателя заносило в Архангельск, то Север у нас интересовался стоимостью кода своей станции. Мы же, естественно, не спешили эту цену назвать. А с передачей обнаруженного кода «спешили» ещё меньше.

Но если их зэк ОТТУДА «залетал» в наши края, вдобавок на стратегически важном направлении, то ситуация менялась, в этом случае мы выступали в роли просителей.

Иногда зэку везло: приёмная станция возвращала автоматически. В этом случае на пульте отправителя высвечивался адрес станции, где только что человек побывал, и в камеру переноса входил сам связист. Главное правило в таких экспериментах – не дёргаться. Оказавшись на «той стороне», до возвращения на родину нужно осмотреться и решить: имеет смысл выходить из приёмной камеры «той стороны» или ну его к депу. А если решился всё-таки выйти, то обратный адрес, по которому можешь сам себя отправить, записан несмываемыми чернилами на руке. На всякий случай. Чтоб если потерять, то вместе с руками.