Итак, обвинение в отравлении отлично служило как принцу против угрожавших ему соперников, так и его расколотому распрями окружению. В результате становилось возможным осуществлять самые гнусные замыслы. Причем они подавались как очищение общества от недостойного выскочки. Подобный механизм работал благодаря легковерию и даже цинизму правителей, которые верили или делали вид, что верят отвратительным обвинениям, приводившим только к одному исходу. Разумеется, нежелательных и неудобных людей можно было погубить и другими способами. Ангеррану де Мариньи, например, в 1315 г. и советнику графа Савойского в 1416 г. инкриминировали ведовство. Предполагаемая связь с дьяволом сообщала данному преступлению универсальный святотатственный характер и делала его еще более серьезным, чем обычное отравление. В XVI в. Жан Боден в трактате «Бич демонов и колдунов» совершенно ясно указывал, что «убивать колдовством – это преступление гораздо большее, чем убивать ядом». В то же время, по крайней мере во Франции после 1450 – 1460-х гг., придворные реже впадали в немилость из-за обвинений в применении яда. Среди политических процессов времен Людовика XI нет ни одного, связанного с отравлением. Подобные обвинения в отравлении не выдвигались против маршала де Жие, хотя в его деле содержится несколько документов, призванных показать, что его близкие являлись отравителями. По всей Бретани рыскали специальные агенты, собиравшие сведения о родных и предках маршала. Его деда обвиняли в попытке отравить в 1450 г. брата Франциска I Бретонского, отца – в том, что он скрепил печатью приказ об отравлении, мать – что она отравила двух мужей. Яд не упоминался во время процесса против Жака де Бома, сеньора Самблансе, а также других, попавших в немилость финансистов. Не выдвигалось такое обвинение во время процесса герцога Бирона при Генрихе IV, хотя преступление тайного оскорбления величества хорошо сочеталось бы с использованием яда. Возможно, теперь достаточно было абстрактного упоминания о предательстве без уточнения способа его совершения. Однако в то же самое время поднимался еще один, еще более сомнительный вид обвинений.

Обвинение в отравлении становилось частью политического процесса, причем речь теперь шла не столько о физическом уничтожении противника, сколько о его дискредитации. Публичное инкриминирование отвратительного преступления приводило к утрате легитимности того, к кому оно относилось. Подобная процедура широко применялась в XIII–XVI вв., однако, прежде чем перейти к рассмотрению этого инструмента поражения, уместно сказать несколько слов о виктимизации жертв дел об отравлении. В политических столкновениях позднего Средневековья это явление также играло свою роль.

В том случае, если монарху удавалось избежать угрозы отравления, дело способствовало его возвеличиванию или, по крайней мере, укреплению его власти. В политических целях теперь в большей степени использовали агиографические образцы, нежели двусмысленную модель истории Александра Македонского. В этом и заключалась суть феномена, о котором идет речь. Неуязвимость к яду доказывала легитимность того, кому явно помогал и свидетельствовал свою любовь Господь. Выше приводился пример Людовика Святого. В чем-то аналогична фигура Карла Люксембургского, хотя этот персонаж более определенно вписывался в политическую сферу. Рассказы о неудавшихся попытках его отравления имели целью укрепить его легитимность как императора. В то же самое время сходное явление наблюдалось и при французском дворе. Карл V Валуа выступал мучеником, почти святым, неуязвимым к яду. Он одерживал величественную победу над королем Наваррским, разоблачая все его происки. Таким образом он укреплял свою власть и одновременно узаконивал ее. Королевская власть предавала гласности заговоры Карла Злого с целью отравления, для того чтобы объединить вокруг себя своих подданных. В счастливом спасении короля в 1385 г. предлагалось видеть проявление благодати, и общественное мнение призывалось в свидетели божественной защиты династии Валуа.

Точно так же в Англии действовали первые Ланкастеры. Громкие обвинения в попытках тайно пустить в ход яд помогали власти завоевать любовь своего народа, ибо неудача злодейских замыслов доказывала, что династию защищает Господь.

Людовик XI также использовал данную модель, причем в ее обосновании не знал себе равных. Король не без ехидства писал, что провал всех попыток отравления его самого и его сына объясняется благодатью Божией и любовью слуг Господа. Преступление, связанное с ядом как таковое, позволяло преувеличивать угрозу, провоцируя тем самым страх и добиваясь сплочения народа. Однако французский монарх стремился прежде всего заклеймить своих противников.

Ибо именно в этом заключалась первая цель. Если противника невозможно было поразить оружием, ему наносился ущерб оскорбительным обвинением. В период династических конфликтов, а потом правления Карла VI Безумного во Франции сложились политические группировки, которые вели интенсивную пропаганду. В своей борьбе они часто обращались к яду, как о том свидетельствует противостояние короля из династии Валуа и Карла Злого, принадлежавшего к династии Капетингов. Карл V намеревался осудить своего противника, квалифицируя его преступление как «ужасное и презренное», связанное с отвратительным оружием. 15 и 16 июня 1378 г. Жак де Рю зачитывал в Парижском парламенте свою исповедь в присутствии всей политической элиты. Она воспроизведена в «Хронике правления королей Иоанна II и Карла V», носившей практически официальный характер, и благодаря этому надолго стала известной. И это было не случайно. Государь хотел, чтобы о преступлении узнали все его подданные, он стремился подтвердить не только законность своих прав, но еще и беззаконие действий наваррца. Исполнителей казнили публично: их обезглавили, а затем расчленили в соответствии с ритуалом наказания за оскорбление величества. И это еще раз подчеркивало низость заказчика. В 1385 г. казнь обвиняемого разворачивалась таким же образом, хотя, по-видимому, фактор гласности эксплуатировался не так широко. Французская поэтесса Кристина Пизанская в «Книге о деяниях и добрых нравах мудрого короля Карла V», писавшейся для дофина, изображала благостную картину согласия и избегала упоминаний о Карле Злом. Она говорила только об исполнителях преступления.

Новые обвинения в отравлениях стали возникать в период борьбы Арманьяков и Бургиньонов. Слухи быстро распространялись в обстановке нестабильности, когда власть не могла их авторитетно подтвердить или опровергнуть. Под видом защиты идеалов свободы они постоянно провоцировались партией Бургиньонов, противостоявшей Арманьякам, сторонникам авторитарной власти. Трудно сказать, имел ли в виду Филипп Отважный манипуляцию общественным мнением, когда предавал гласности первые приступы безумия Карла VI и создавал вокруг них атмосферу скандала. На улицах Парижа болезнь короля приписывали veneficia(во всех смыслах слова) Валентины Висконти. Братья-августинцы, которые изо всех сил старались излечить короля, оправдывались преступным происхождением его болезни, чтобы извинить свое нерадение. Были ли их враждебные Орлеанскому дому инсинуации внушены герцогом Бургундским? В «Хронике монаха из Сен-Дени» утверждалось, что к последнему часто ходили колдуны.

После убийства 23 ноября 1407 г. в Париже герцога Орлеанского людьми герцога Бургундского теолог Жан Пти сформулировал апологию тираноубийства, призванную оправдать преступление. Его знаменитая речь 8 марта 1408 г. во дворце Сен-Поль, в известном смысле систематизировала пропаганду, пребывавшую до сих пор в несколько диффузном и несобранном состоянии. Продемонстрировав мощный арсенал аргументов в пользу тираноборчества, Пти включил обвинение в отравлении во впечатляющий перечень других преступлений. Во второй версии текста(1409 г.) эта составляющая подчеркивалась еще сильнее. Пти утверждал, что, не имея возможности никакими ухищрениями достичь своей презренной цели, герцог Людовик Орлеанский решил отравить Карла VI. Иоанну Бесстрашному оставалось только придать как можно большую огласку словам своего представителя. Текст речи продолжали тщательно копировать даже после его торжественного осуждения Парижским парламентом. Спустя много лет экземпляры все еще продолжали циркулировать. Пти разъяснял тезис о вредоносной власти Арманьяков, подвергавшейся язвительной критике на всем протяжении правления этой группировки «воров, мотов, тиранов, предателей, отравителей и убийц». Воспользовавшись аргументацией 1408 г., герцог Иоанн Бесстрашный обвинил Арманьяков в отравлении в 1415 и 1417 гг. дофинов Людовика Гиеньского и Иоанна Туреньского, сыновей Карла VI. В 1415 г. он организовал кампанию брошюр, информировавших население о предательских делах его врагов, а 26 апреля 1417 г., несколько недель спустя после кончины Иоанна Туреньского, у которого «раздулись щеки, язык, губы и горло, а глаза выпучились», письма с обвинениями были разосланы по городам и вывешены на стенах церквей. После отстранения Арманьяков от власти пропагандистская кампания продолжалась, хотя практического смысла уже не имела. Ее идеи отразились в таких произведениях литературы, как «Пасторале» (ок. 1422–1425 гг.) и «Книга французских предательств».