И все же между ценностями и практиками, между историографическими предрассудками и реальностью, которая выявляется по источникам, пролегала пропасть. Яды устранились из политического пространства лишь частично. Их применение при этом обнаруживается отнюдь не только на окраинах Европы, где враги Запада продолжали развивать свои вредоносные обыкновения.

Наше представление о раннем Средневековье сформировалось в XIX в., прежде всего, по «Рассказам о Меровингах» Огюстена Тьерри. Созданный историком образ эпохи складывается из беспредельного насилия, жестокой кровной мести, варварских обычаев, когда серьезность преступления оценивалась тяжестью нанесенных ран и количеством пролитой крови во время судебных поединков. Германские короли обладали большой военной мощью, что развязывало неистовство страстей. Утоляли их сплошь и рядом ударами кинжала или скрамасакса. Не то чтобы варвары были лишены коварства – хитрость они применяли при подготовке насильственных операций. Но вот тайным оружием они не пользовались. Врага уничтожали силой, в открытом столкновении.

Когда Хлодвиг захотел избавиться от родственников, чтобы обеспечить власть над франками своим прямым наследникам, он начал с коварного притворства. Король жаловался на одиночество, чтобы родственники проявили сочувствие, и он узнал об их существовании. Конечно, это была ловушка. Идентифицированные жертвы погибли под ударами мечей, нанесенными людьми первого христианского короля. Хлодвигу необходима была демонстрация силы, незаметно действующий яд ему совершенно не подходил.

В 751 г. к власти пришел Пипин Короткий, и началась династия Каролингов. Этот переход также не потребовали никаких тайных заговоров против последнего Меровинга Хильдерика III. Прежний режим уже давно показал свою несостоятельность, воля к разрыву с ним действовала открыто. Узурпация не нуждалась в тайне, ей не нужен был яд.

Означает ли это, что в германских королевствах не имели представления о токсических веществах, которые так активно применяли прежде? С одной стороны, распространение прямого насилия делало варварские государства похожими на позднюю империю. Постоянное вмешательство армии в политику как будто сужало возможности использования тайного оружия яда. С другой стороны, власть оказывалась приватизированной, переходила в семейное владение. А это порождало такое зло, как домашнее отравление.

Вот почему разумно говорить не об исчезновении яда из политики в V–X вв., а о постоянных колебаниях в его применении и в отношении к нему.

Практически все наши представления о властных отношениях внутри германских королевств и об отношениях этих королевств друг с другом почерпнуты из поздних источников. Их авторами были воспитанные на латинской культуре клирики, от которых невозможно ждать беспристрастности. Церковная идеология предписывала сурово клеймить безудержное насилие варварской элиты. В средневековых текстах складывался образ германских вождей как грубых дикарей. На первый взгляд в этом мире ожесточенной и яростной борьбы не должно было находиться места отравлениям.

В середине VI в. готский историк Иордан написал сочинение «О происхождении и деяниях гетов». Из него можно узнать о множестве преждевременных насильственных смертей, но там всего лишь раз упоминается о подозрении в намерении отравления. Употребление яда не исчезло из кругозора правителей варварского общества, в котором сохранялись разнообразные магические практики, а следовательно, и veneficium.Заклятия и дурные «травы» фигурировали в знаменитой Салической правде,составленной в 507–511 гг. по приказу Хлодвига. Около десятка историй, связанных с применением яда, рассыпаны по тексту «Истории франков» епископа Григория Турского. Правомерно задаться вопросом, воспроизводили ли первые германские короли столь богатые возможностями методы римских императоров, когда пускали в ход яд? Или они как-то преобразовывали старый опыт?

Долгое время считалось, что в момент падения Западной Римской империи произошел резкий разрыв политической и идеологической традиции. Современная историография, напротив, подчеркивает естественное сохранение элементов римской культуры в так называемых варварских режимах на протяжении длительного периода. В этих королевствах продолжали назначать на те же должности и давать те же титулы, что в Римской империи; вплоть до начала VII в. следовали античным традициям составления текстов.

В самом деле, повествовательные источники, похожие на те, о которых шла речь в предыдущей главе, продолжали рассказывать об отравлениях. Однако использование яда относилось к периферии политического процесса или к периферии преступления. Так, например, Секундин, сподвижник короля франков Теодеберта I, покончил с собой, приняв яд, под угрозой мести со стороны сына убитого им соперника. Он сделал это, когда осознал, что не сможет спастись от своих врагов. Точно такой же шаг совершали до него многие античные персонажи. Яд в данном случае служил не разрешению конфликта – он просто гасил его.

Иногда ссылки на яд появлялись в качестве объяснения неожиданных неприятностей: кто-то якобы ставил своей целью подобное нарушение нормального хода жизни. Преступному употреблению отравы могли приписать опустошительное действие эпидемии. Дизентерия 570-х гг. породила слухи о тайном употреблении яда, хотя Григорий Турский называл ее карой Божьей, посланной за нечестие и непрекращающиеся распри. Если мучительная болезнь, хроническая или внезапная, поражала кого-то из сильных мира, у окружающих сразу же возникало подозрение, что он отравлен. Когда врачи не могли ^справиться с болезнью жены Гунтрамна Бургундского Австрагильды (VI в.), она стала утверждать, что ее травят, неизвестно для чего. Проявив беспримерную жестокость, которая была бы уместна в текстах Светония или Тацита, она приказала казнить медиков, дабы они последовали за ней в могилу.

Нередко в варварские времена случались попытки отравления людей Церкви едой или питьем. По крайней мере, об этом упоминали авторы, повествовательной моделью которым служили Библия и писания отцов Церкви. Довольно часто кто-то подвергался гонениями на религиозной почве, например со стороны готов-ариан или со стороны правителей-тиранов, вроде Хильперика I (VI в.). Короли-франки тогда еще не стали католиками, но приверженность их к античной христианской культуре не вызывает сомнений. В соответствии с моделью, восходящей к преданию о святом Иоанне Богослове, отравление считалось испытанием святости. Иоанн вышел из него с честью – выпил яд и остался жив. Таким образом святой одерживал победу над грешниками, готовившими смертельные зелья. Такая же агиографическая схема обнаруживается у Сульпиция Севера в «Житии святого Мартина, епископа и исповедника». Правда, данный случай весьма далек от политики, ибо будущий просветитель Галлии, скрывшийся от мира на острове, травил себя сам. Этот совершенный отшельник-аскет ел ядовитый корень морозника, нейтрализуя его молитвой. Около 525 г. появилось сочинение Григория Великого «Собеседования о жизни италийских отцов и о бессмертии души», в котором описывались злоключения Бенедикта Нурсийского. В нем, а также в «Житии Самсона Дольского» вновь всплывала идея неуязвимости пророческой силы святых. Их враги здесь указывались совершенно внятно, и это уже были не язычники. По большей части они принадлежали не к политическим, а к церковным кругам – к монашеству. Вместе с тем использование яда в данном случае можно рассматривать как оружие в борьбе за власть, которую монахи стремились отнять у святого Бенедикта, ибо настоятель замучил их строгостью.

Впоследствии подобная схема воспроизводилась много раз. Иногда крестное знамение, осенявшее кубок с отравленным вином, мгновенно его разбивало – это был еще один способ изгнания демонов. Активный борец с арианством Григорий Турский, открывший традицию отождествления ереси с кознями дьявола, подчеркивал испытательную функцию яда. Он утверждал, что любой добрый католик может без ущерба для себя выпить отравленное питье, призвав на помощь Святую Троицу. Напротив, вино причастия, которое выпила Авдофледа, супруга короля остготов арианина Теодориха, оказалось для нее фатальным, потому что ее дочь Амаласунта влила в него яд, а Господь отказал в помощи плохой христианке. Историю с вином причастия историки считают вымыслом Григория Турского, вдохновленного образом Нерона. Однако она показывает, какое место занимал яд в сознании ранних христиан.